Стремнина

А утром, стоило Геле показаться на улице, ее бросились поздравлять знакомые девушки. Все так и похолодело в груди Гели. Сначала она попыталась было молча отмахнуться и бежать, но девушки обозвали ее зазнайкой и скрытницей. Что было делать? Сказать, что слухи лживы? Сказать, что она еще раздумывает? Но пока Геля торопливо соображала, как быть, что-то приятное, вызванное поздравлениями, уже успело ворохнуться в ее душе. Как ни странно, ей стало радостно оттого, что слух о ее замужестве вызвал такой живой интерес у подружек. Их откровенная зависть к ее судьбе льстила Геле, и она неожиданно заспорила с собой: «Да что я, в самом деле, мучаюсь? Что за причуда? Одна дурость! Ведь я люблю его, так почему же мне не стать его женой?» И Геля внезапно сдалась и наконец-то, будто опомнясь, бросилась в объятия подружек.

Когда закончился утренний сеанс передач, на рацию к Геле неожиданно заявился Борис Белявский, лукаво веселый, оживленный. Геля не удержалась и побранила его за болтливость, но Белявский отделался смехом.

— Дурочка, да что тут скрывать? И зачем раздумывать? — Он взял Гелю за руку. — Гляди, невеста, веселей! Идем нашу комнату смотреть! Иде-ем!

Невеста… Сколько же сокровенного в этом слове! До чего же трепетно от него в душе! Оно как ветерок на зорьке. Не назови ее Белявский невестой, Геля ни за что не пошла бы с ним по улице, под обстрелом любопытных взглядов. Но чудо-слово внезапно сделало Гелю необычайно гордой и отчаянной.

Комната в новом доме, свежо пахнущим тайгой, на удивленье, с первой же минуты стала ей такой родной, будто она провела в ней все свое детство. С изумлением глядя в окна на необъятное плёсо Ангары, она прошептала, едва приоткрывая губы:

— Вид-то какой!

— С таким видом просил, — весь сияя, сказал Белявский. — А мой Максим Максимыч — это человек!

— Здесь сто лет прожить можно.

Замужество начиналось так радостно, так красиво, что сердце Гели не могло не отозваться волной нежнейшей благодарности к Белявскому; не только Геля, юное существо, но и более взрослая девушка легко могла бы спутать эту благодарность с любовью.

И здесь Геле невольно вспомнились рассказы матери о том, как она в тридцатом году выходила замуж за отца, молодого каменщика Николая Гребнева, известного ударника на строительстве у горы Магнитной. Молодожены Гребневы долгое время жили в землянке, занимая в ней один угол, а потом в многолюдном, шумном бараке, за ситцевой занавеской. Мать говорила, что им жилось в бараке менее вольготно, чем крысам. За десять лет семья Гребневых, в свой срок пополняясь детьми, побывала на трех стройках: непоседливого отца манили все новые и новые места. Не однажды он имел возможность получить хорошее жилье да и укорениться где-нибудь навсегда, а он опять и опять поднимал семью с немудрящим походным скарбом и отправлялся в новый путь. Перед войной Гребневы оказались на стройке крупного завода под Новосибирском, и опять в бараке. Вскоре отец ушел на фронт, оставив жену и троих детей; Геля родилась уже без отца, в середине зимы. В том бараке на окраине Новосибирска она и выросла. Оттуда, унаследовав от отца непоседливость, она и махнула вместе с подружками на Ангару.

Никогда еще у Гели не было хорошего жилья, как у других счастливых людей. И вот теперь, едва став невестой, она уже стала, по сути дела, и хозяйкой просторной, светлой комнаты, настоящего маленького рая на берегу Ангары. О такой вот комнате всю жизнь мечтала ее бедная мать. Известно, конечно, что не в стенах счастье. Но все же, как ни толкуй, а приятно начинать семейную жизнь вот здесь, а не в землянке, где хозяйничают крысы. Да как же не ответить за все это своему будущему мужу любовью? И Геля, чувствуя себя уже безмерно влюбленной, не заметила, как дала своим мечтам полную волю.

— Здесь стол, здесь кровать, здесь шкаф… Правда? — указывала она пальцем, бродя по комнате и всякий раз обращаясь за поддержкой к Белявскому, и все более и более пылала от смущения, что раньше времени вступает в права хозяйки.

Борис Белявский всячески поощрял увлечение Гели и не отставал от нее ни на шаг.

— Борис, а где мне достать ведро и тряпку? — неожиданно спросила Геля. — Я сейчас же вымою полы!

— Успеешь, обожди…

— Нет, сейчас же!

Но на второй день счастливый угар Гели сменился тревогой. Геля с удивлением обнаружила, что у нее все-таки нет охоты выходить замуж. Странно! Будто заведенная чьей-то властной рукой, Геля с присущей ей энергией занималась приготовлением к свадьбе, а в душе ее между тем все ощутимее зрел протест против этой свадьбы. Геля не могла понять, что творится с нею, и думала: это всего-навсего дает себя знать неизбежная боль разлуки с девичеством. И потому Геля воздерживалась от разговора с Белявским. А пока она разбиралась в своих чувствах и обдумывала, как открыться начистоту перед женихом, события шли своим чередом.