Стремнина

А помнишь, как я принесла из садика какое-то матерное слово, даже не понимая его смысла, употребила с гордостью. А ты не заострила на нём внимание, перевела разговор на другую тему, а гораздо позже, когда мне уже было лет девять, сколько ненормативной лексики я слышала от пацанов, с которыми якшалась! И ты мне сказала однажды: «Доченька, уберечь тебя от грубых слов, употребляемых другими, я не в силах. Но ты растёшь в семье, где ругань не принята. Слышала ли ты подобные слова от своего папы? Нет. И ни от кого дома ты их не услышишь. Значит, придерживайся тех же правил. Не опускайся до уровня грубиянов. Ты — девочка, тебе к лицу только нежность… А грубые слова — словно лягушки и змеи, выскакивающие изо рта». Так я до сих пор этих лягушек и змей вспоминаю. Сколько я себя помню, мамочка, ты всегда доверяла мне, хотя, теперь уже понимаю, как ты при этом рисковала…

— Да, доченька, рисковала. Как-то, когда тебе было лет девять-десять, ты заявилась домой и с порога произнесла:

— Мам, пацаны на великах отправляются на гору Кок-Тюбе, можно я с ними? — Ты ждала моего мгновенного ответа. А я, признаться, тут же подумала, что дорога на эту гору пустынная, а пацанам уже лет по двенадцать-тринадцать. Ума ноль, уже гормоны юношеские заиграли. Я подумала, как тебя уберечь, если приставать начнут. Я приняла решение и спросила тебя:

— Кто там у вас старший?

— Джон, из соседнего подъезда, ты его видела.

— Веди-ка его сюда!

Через три минуты явился соседский Женька:

— Здрасте, тёть Марин!

— Женя, ты самый старший. Отвечаешь за Яну головой. Согласен быть её защитником во время поездки?

Джон распрямился, стал даже немного выше и совсем по-мужски произнёс: — Даже не сомневайтесь, тёть Марин! Замётано!

— Смотри, Джон, полагаюсь на тебя!

Как ты теперь, наверное, понимаешь, Яна, мне, конечно, боязно было отпускать тебя с этой ватагой, но вспоминая честные глаза Джона, я успокоилась.

— Да, мама, так что не наговаривай на себя: ты уделяла мне достаточно времени. Может, и не сюсюкала, не очень часто нежничала, но в нужный момент всегда оказывалась рядом.

— Да, Яночка, пока растишь детей, из каких только ситуаций не приходится искать достойный выход.

Ладно, мы отвлеклись, солнце моё! Для чего, детка, я затеяла этот разговор, вспоминая твоё детство? Да для того, чтобы вселить в тебя (да и в себя заодно) уверенность в том, что ты достаточно самостоятельна в жизни ещё с детства, что в тебе есть практическая сметка, что ты не кисейная барышня. Ты воспитана улицей, но благодаря этому, способна постоять за себя, в любой обстановке будешь чувствовать себя, как рыба в воде. Я знаю, что ты справедливый человек, никому не причинишь зла, не поведёшься на чужую провокацию. Я верю в тебя.

Я, конечно же, поеду с вами, посмотрю, какая там семья, что за люди. Если мне не понравится, увезу вас обратно. Хотя… по их законам, я слышала, ребёнок при разводе всегда остаётся с отцом. Как бы не отобрали у нас с тобой Стеллочку… Ладно, давай надеяться на Саида, он, всё-таки, показался мне порядочным парнем. А, судя по тому, как он без конца звонит, есть надежда, что он любит тебя, иначе зачем стал бы звать к себе? Там мать ему другую невесту прочила… Ну что — решено, берём билеты на самолёт?..

Яна помолчала, но вдруг решительно сказала:

— Едем! Завтра надо узнать, по каким дням туда летают самолёты.

Вечером после возвращения Евгения Ивановича с работы жена и дочь объявили ему эту новость. Он только недоуменно пожал плечами и сердито взглянул на Марину:

— Куда тебя всё время несёт, Марина? Живём, вроде, нормально. Яна учится и работает. Ребёнок развивается, всем обеспечен. Чего вам, бабам, вечно не хватает? За чем, или за кем, вы решаетесь броситься в тьмутаракань? Не пойму я вас!.. Делайте, что хотите! Заварили кашу — расхлёбывайте теперь!

Ночью Марине не спалось. Женя, было, уснул на своей раскладушке, утомившись за день на работе, а Марина всё ворочалась с боку на бок, вздыхала, а потом и вовсе расквасилась, зашмыгала носом. Встала, пошла на кухню, присела на край Жениной раскладушки. Муж проснулся:

— Маришка, ты чего?

— Ох, страшно, Женька! Куда я заталкиваю дочь свою? Моих мозгов не хватает, как правильнее сделать. Я ведь хочу поступить справедливо — не только по отношению к дочери, но и к Саиду. Он любит Яну, не отказывается от отцовства, за что он-то должен мучиться? В чём он виноват? Ну, может, и не следовало ему пускаться в сексуальные отношения с девушкой, если он не готов был взять на себя ответственность за ребёнка, но… двадцать восемь лет! Мужик взрослый, не удержался. Но ведь и Янка не перечила. Сделал предложение как порядочный, рискуя собой, нарушая свои традиции… Так что… жалко мне их всех. Да и ребёнок… в чём он виноват? Пусть попробуют всё же, семью построить. — Слёзы опять потекли из глаз Марины. Женя, сев на раскладушке, обнял жену, стал нежно и горячо целовать её.

— Ты, Мариша, просто святая какая-то! Рискуешь дочерью, такой чудной внучкой во имя высшей справедливости… Сколько живу с тобой, не перестаю тебе удивляться!