Стретч - 29 баллов

— Не надо ничего говорить, просто подумай. И реши для себя, что из этого следует.

Я уже все и без него обдумал. Подумал даже о том, что мой друг превратился в самодовольного, возомнившего о себе чистоплюя.

— Значит, вы больше не хотите, чтобы я был крестным отцом вашего ребенка?

Том поерзал на стуле.

— На данный момент это — не главный вопрос. Поживем — увидим. Пусть Люси решает, как быть.

— Значит, ты отказываешься со мной дружить, потому что я не преуспел в жизни?

— Это не совсем верно. Но, естественно, если ты будешь вести себя как раньше, вряд ли есть смысл продолжать отношения.

Том поднялся и посмотрел на часы.

— Я всегда знал, что ты — тори, Том. Не пойму, когда ты успел стать нацистом.

— Мне пора возвращаться. Выпишут, позвони. Ты где остановишься?

— У тебя?

Том выгнул бровь:

— Я сказал, будут выписывать — позвони, обсудим.

Том ушел. Я лежал и впитывал новость. Некоторые его слова глубоко меня задели. Что верно, то верно: я недооценил серьезность моей пьяной выходки у него в гостях, а потому теперь меня мучили угрызения совести. Весть о том, что отец Тома предлагал мне работу, застала меня врасплох. Однако я не чувствовал за собой особой вины. Ну не отвечал на звонки. Все равно бы отказался.

Обвинения в моей ничтожности вряд ли содержали для меня что-то новое. И все-таки мне не давала покоя мысль о движущих мотивах Тома. Вопросов было два, и на оба напрашивались неприятные ответы: а) какой человек станет называть своего лучшего друга ничтожеством? б) до какой степени нужно быть ничтожеством, чтобы твой лучший друг назвал тебя ничтожеством?

Я пришел к выводу, что не только оба вопроса, но и оба ответа имеют одинаковую важность: а) такую вещь может сказать только лучший друг, переставший быть лучшим другом; б) полным ничтожеством.

Для проверки ответа б) я быстренько прикинул «матан». Аргумент получился сильнее некуда:

Любые попытки найти изъян в расчетах яйца выеденного не стоили.

Спустя полчаса после визита Тома я впервые за два дня попытался встать. Думал, будет хуже. От болеутоляющих таблеток кружилась голова, но, обретя равновесие, я уже не чувствовал особой боли. Крессида наблюдала за мной на расстоянии и добродушно посмеивалась. Я помахал ей, скрючившись как инвалид, она протяжно рассмеялась, и я побрел прочь в поисках разнообразия. В конце палаты стоял стол с журналами — женскими изданиями и старыми каталогами машин. Обнаружив пару номеров «Деревенской жизни», я прихватил их в постель — почитать объявления. Товар предлагался первоклассный: поместье на сорока акрах у границы Сюррея и Берка, два теннисных корта, крытый бассейн, искусные фотографии в три четверти с затененным объективом. Я рассмотрел фото девушки недели — какой кошмар для евгеников! — и прочитал статью о скачках в Дорсете. Ученые называют подобные действия «сублимацией».

Когда я принялся за статью о новом лекционном зале в Глиндборне, у моего ложа возникла Мэри, одетая в черный адвокатский костюм. Она выглядела еще менее дружелюбно, чем Том.

— Что случилось?

— Подрался. Из-за денег.

— Я получила твое письмо.

— Значит, Том передал.

— Угм.

— Как ты думаешь, как он?

— Ты его окончательно достал.

— Н-да. Он только что здесь был.

— Я знаю.

— Спасибо, что приехала навестить.

— Я думаю, что ты не будешь меня благодарить, когда я закончу.

— Ой, нет, только не надо опять по яйцам.

— А ты как хотел?

Мэри замолчала. Глядя в потолок, я слышал, как она тяжело дышит через нос.

— Какое унижение.

— Что, мое?

Мэри грустно усмехнулась:

— Молодец. Нет, не твое. Мое, конечно. Перед Дэвидом. Наше с Дэвидом перед Томом и Люси. Для меня тот уик-энд был очень важен, а ты, Фрэнк, из кожи лез, чтобы поставить меня в неудобное положение.

Я глянул на Мэри. Она сидела на стуле для посетителей, сжав кулачки и гневно наклонив голову. Совершенно непонятно, как она могла оставаться моей девушкой шесть лет. Когда у Мэри такой вид, с ней невозможно спорить. Она ни на дюйм не уступит, с каждым витком спора становясь все жестче. Во гневе Мэри неутомима.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Извинился.

— Я в письме извинился.

Мэри презрительно махнула рукой:

— Это не извинения, это цепочка дешевых оправданий и жалкое самобичевание.

— А что тогда, по-твоему, извинение?

На это она ответила лишь раздраженным шипением. Потом встала и подошла к изножью кровати посмотреть на табличку с диагнозом. Тихо вздохнула.

— Тебе здорово досталось.

— Спасибо на добром слове.

Она полистала странички с графиками. Ее непослушные волосы были забраны в бронированный узел. Мэри все еще была красива, под черным офисным панцирем еще различалась стройная фигура, но мне она казалась начисто лишенной признаков пола. Пропитанная увлажняющими кремами, начищенная до блеска, причесанная и лоснящаяся, с чуть осыпавшейся по уголкам рта пудрой, она являла собой загустевшую и высохшую разновидность прежней Мэри. Пусть Дэвиду достанется ее тело. Вряд ли он когда-либо сможет хоть немного приблизиться к ее душе. Я так и не смог.

— Мэри, почему мы пробыли вместе так долго?

Она взглянула на меня и, не раздумывая, ответила: