Стрежень

Обь переводится на русский как «отец», «батюшка». Такой и была всегда река для Евстигнея Мурзина. Трехлетним ребенком окунулся в нее Истигнеюшка, хватил вдосталь воды, захлебнулся, заорал благим матом, но, испуганный зычным криком отца, заворошил ножовками, забарахтался и не то что поплыл, а просто повис в воде, впервые испытав восхитительное чувство легкости. С тех пор и подружился он с рекой и нашел на ней все, что нужно человеку под солнцем: работу, жену, дом, место под березами, на взгорке, куда проводят его в последний путь. Одного не дала ему Обь — детей.

Расставаясь с Обью, бросал в воду медяки, хотя суеверным не был. А бросал потому, что так делали отец и дед, и, по рассказам, прадед — смелой жизни человек, убежавший в далекие времена на Обь от дикого барина и оставивший ему памятку: красного петуха.

Никто не знает, что дядя Истигней разговаривает с Обью, как с живым существом. Засыпая в землянке, под Москвой и Ржевом, под Курском и в Германии, часто вспоминал о ней, шептал неслышно: «Как ты там? Что с тобой?» Думал ласково. «Наверное, протоптала дорожку за седым осокорем и теперь карчей не оберешься. Придется выбирать. Упорная ты река — и говорить нечего!»

Вернувшись в Карташево, израненный и больной, остановился на берегу, сдернул пропотевшую пилотку, поздоровался с Обью: «Здравствуй! Вот какая ты! Молодец! Ну, берись за дело: лечить меня надо, голубушка. На ноги ставить!» И чуть было не заплакал — так истосковался по вольному воздуху, по легкому для глаза простору реки.

Через три месяца поправился. Раны затянулись, перестал хромать, и лишь одно не могла вылечить Обь — по-прежнему часто, нервно моргал. Все три месяца провел на реке — готовил невода, сколачивал бригаду, возвращал к жизни Карташевокий стрежевой песок, который в годы войны пришел в запустение…

— Вот она какая! — говорит дядя Истигней Ульяну, держа в горсти обскую воду. Потом припадает к ней носом, губами, всем лицом и… морщится. Он чувствует запах серы, мазута и еще чего-то неприятного. А может быть, дяде Истигнею это просто кажется, так как он знает, что на притоке Оби — Томи стоит Кемеровский коксохимический завод, который спускает в воду отходы производства.

— Сволочи! — ругается он.

Кемеровский коксохим — враг старика. Никогда, ни к кому в жизни он не испытывал такой жгучей и стойкой ненависти, как к Кемеровскому коксохиму, который из года в год выбрасывает в реку гадость. От нее гибнут мальки, у осетров опадают жабры, тяжело дышит нельма.

— Жив не буду, а коксохим приберу к рукам! — как-то пообещал Луке Лукичу дядя Истигней, скрыв от него, что три письма в Москву в различные учреждения и существовавшие тогда министерства ничего радостного не принесли. — Жив не буду!

Но вот до сих пор жив, а коксохим по-прежнему травит воду. Злится старик, критикует бесхозяйственность и ротозейство, а имя директора Кемеровского завода услышать не может без того, чтобы не выругаться.

— Травят! — зло говорит дядя Истигней, с отвращением выливая воду из пригоршни… — Чувствуешь, Ульян?

— Вроде нет…

— Принюхайся, парниша! Ты же человек наш, речной, ты должен учуять!

Ульян нюхает — приникает губами и лицом к воде, пьет, и ему кажется, что от воды действительно нехорошо пахнет.

— Кажется, пахнет, — говорит он.

— Сволочи! — ругается дядя Истигней. — Я на них управу найду. До самого доберусь! Так говоришь, чувствуешь примесь, а?

— Чувствую, дядя Истигней, — отвечает Ульян.

— Значит, не пропил еще нюх! — вдруг резко и сердито говорит старик. — А ведь от водки обоняние пропадает… А ну, погляди на меня! — приказывает он.

Ульян вскидывается, снизу вверх смотрит на дядю Истигнея.

— Глаза у тебя ясные, хорошие, без солнышка вижу, а что ты выкидываешь? Почему пьешь? Тебе что, жизнь не мила, а?.. Давно собираюсь с тобой поговорить. Ты такое слово — воля — знаешь? Стой, не перебивай… Я буду говорить! Не знаешь ты этого слова, только слышал о нем. Бороться надо за себя, за жизнь. Ну был сволочной капитан, ну боцман попался подлец, а разве люди таковы? Смотри, как Наталья с тобой возится. Отвечай, все ли люди на капитанский аршин?

— Я…

— Не перебивай! Сам буду говорить! Жизнь перед тобой, Ульян! Работа, друзья. Какое право ты имеешь хлестать водку? Отвечай!

— Я…

— Молчи! Ничего ты не можешь ответить! Я отвечу! Бесхарактерен ты, а ведь людям нужен. Кто был лучшим штурвальным на Оби? Ульян Тихий. Кто пять лет назад бросился в воду за ребенком? Ульян Тихий. Кто все деньги отдал обворованной на пароходе старушке? Ульян Тихий. Не перебивай — все про тебя знаю. Какое право ты имеешь водку пить, а?

— Я… — в третий раз пытается вставить Ульян, но старик и на этот раз не позволяет; поднявшись, оборачивается к восходящему солнцу, не мигая, смотрит на него, торжественно говорит: