Стригунки

Конечно, в Иннины расчеты выдавливание чирьев не входило, но она не сдавалась:

— Днем я буду работать в поликлинике, а вечером дома или в лаборатории ставить опыты.

— Ну, а если ты будешь работать в деревенской больнице? Например, у нас в Домодедове? А там нет настоящей большой лаборатории… — продолжала испытывать ее Наташа.

— Привезу из Москвы всяких приборов и пробирок.

Наташе такие ответы нравились.

Наташа тоже ничего не таила от Инны. Она рассказала подруге о событиях, происшедших в доме Зиминых, про которые ей сообщил Олег.

Олега очень беспокоила мысль, что в больнице Колю лечат недостаточно хорошо, что не все сделано для его спасения.

Выбрав удачный момент, Олег самым трогательным образом рассказал отцу о Никифорове.

— Понимаешь, папочка, он мой самый-самый лучший друг! У него отца нет. Мама зарабатывает мало. Давай мы ему за деньги вызовем самого знаменитого профессора! Помнишь, как ты мне вызывал, когда у меня скарлатина была? В золотых очках!

Кузьма Кузьмич был занят какими-то своими мыслями и просьбу сына пропустил мимо ушей.

— Мало ли на свете болеет мальчишек, которые по своему недомыслию гоняют на коньках по речкам и проваливаются под лед? Наука ему будет.

— Папа, да ты все перепутал! Он не на коньках катался! Он девочку спас!

Кузьму Кузьмича начинала раздражать настойчивость сына:

— Ты пойми сам! Почему это я должен тратить деньги на какого-то мальчишку?

— Да ведь он, папа, попал в прорубь, спасая девочку!

Кузьма Кузьмич, не придавая особого значения тому, что говорит, пообещал:

— Ладно, поговорю.

Весь следующий день Олег жил мыслью о том, как отец приезжает к знаменитому профессору, как рассказывает ему о подвиге Коли, как профессор записывает адрес и на машине с красными крестами спешит выручать Никифорова.

Вечером, в половине девятого, Олег взобрался на подоконник, чтобы не пропустить, как во двор въедет отцовская «Победа», а когда машина показалась, бросился открывать дверь:

— Ну, как профессор?

— Какой профессор? — удивился Кузьма Кузьмич. — Ах да! Ты все насчет этого мальчишки. Знаешь, закрутился, забыл.

— Как же это ты, папа, забыл? — сокрушался Олег.

Наташе было жалко Олега, когда он ей все это рассказал. Она поделилась рассказанным со своим отцом.

— Дубина и скряга, — отозвался Губин о Зимине. Потом потер лоб и, видимо вспомнив, что раньше слышал от товарищей дочери об отце Олега, добавил:

— Ничего, Наташка! Скоро такой народ переведется. А насчет Никифорова не беспокойтесь. Его и без платных профессоров советские врачи вылечат.

…На следующий день, придя на дежурство в больницу, Инна заметила на Колиной тумбочке письмо Окуневых. Инне хотелось узнать, что пишет Рем, но без разрешения Коли прочитать письмо она не решилась.

Когда Коля пришел в сознание, Инна безразличным тоном заметила:

— Что, Окуневы тебе письмо прислали?

— Угу! Только Рем не велел никому показывать. Тебе можно… Читай. Ты Наташке скажи… Наташке тоже можно…

Инна прочитала письмо. Первая половина его была написана почерком Рема, вторая — незнакомым, крупным, размашистым. Рем писал:

«Здравствуй, Колька! Это пишет тебе Окунев. Как и все ребята, беспокоюсь за твою болезнь и желаю, чтобы ты скорее выздоровел. После того как на сборе меня критиковал Игнатий Георгиевич, мне и в школу ходить не хотелось. Ребята, как сговорились, со мной не разговаривали. Сам понимаешь, какая жизнь! Поговори с ребятами, которые к тебе ходят, чтобы мне что-нибудь такое поручили. Сделай, пожалуйста. Только чтобы ребята не трепались.

Выздоравливай, Колька, скорей и приходи в школу. При тебе в отряде порядка больше.

Рем».

Инна несколько раз перечитала послание Рема и почувствовала, что написать его Окуневу было не так-то уж легко. Не ускользнуло от Инны и то, что перед словами «Игнатий Георгиевич» стояло слово «дед». Написав его, Рем, видимо, заколебался. Собираясь показать письмо Игнатию Георгиевичу, оставить слово «дед» было бы непочтительно. Писать же «дедушка» для него, семиклассника, было уже неудобно. Рем вычеркнул слово «дед» и написал имя и отчество академика.

Окунев-старший писал следующее: