Стриптиз на 115-й дороге (сборник)

Наши собутыльники переглянулись, мы недовольно поднялись с мест и направились к столу у эстрады, заставленному фруктами и шампанским.

Во главе сдвоенных столиков в компании двух женщин и многочисленных шестерок сидел барского вида седой еврей, рассматривая окружающий мир слезящимися глазами. Он был в летнем светлом костюме, черной шелковой рубашке, плетеных туфлях-лодочках, выставленных из-под столика напоказ.

Я попытался разглядеть татуировку у него на запястье, но еврей одернул рукав пиджака.

– Какие удивительные ребята, – сказал он. – Давно наблюдаю за вами. У нас таких нет. Хотите работать со мной?

Ливинский, как более опытный в этих делах, тут же поинтересовался ценой вопроса.

– Стольник в день! – безапелляционно предложил Ливинский.

Аид искренне рассмеялся.

– Откуда такие расценки?

Кто-то из шестерок осклабился, но Аид остановил его взглядом.

– Я – вечный жид, – сказал он театрально. – Вечный жид собственной персоной. Вы читаете книжки?

Они перебросились с Левой парой фраз на идише. Аид долго распространялся о своем величии, благородстве кровей, перспективах нашего роста у него на службе.

– Сто рублей в день. Иначе не выйдет, папаша.

– Столько получает твой отец в месяц, сынок, – улыбался старик.

Когда мы засобирались в туалет, он приставил к нам двух охранников, чтобы проводили до места. Отнекиваться смысла не было: ребята вели за руку каждого из нас, как арестантов.

Мы знали, что в сортире в одной из стен выломана дыра. Не сговариваясь, устремились в нее и побежали не оглядываясь. Вскоре курили в тамбуре поезда Москва – Кисловодск в надежде, что состав остановится в Таганроге.

Я хотел поговорить с Левой о том, что все это могло значить, но он после десяти дней дороги срубился и уснул прямо на корточках, прислонившись к двери тамбура.

Проводница помогла мне выгрузить Леву на станции и даже не стала проверять билеты. Как я дотащил его до Бяши и Мяши, не знаю. Лева превратился в мешок дерьма.

Все, кроме Нины, встретили нас сдержанно. Ночью на радостях я вновь разрисовал отмытый холодильник раками и попугаями. Художник должен неуклонно идти к своей цели.

Утром на столе лежали тридцать ярко-красных рублей – на дорогу до Москвы. Хозяева настаивали, чтобы мы их покинули. Мы с Ливинским не сопротивлялись. Нинка обещала быть в столице через пару дней.

В поезде я наконец купил с десяток вареных раков и, сияющий, вернулся к Леве. Мы попросили у соседей шахматную доску и до трех ночи играли в шашки. Я – рачьими оторванными башками, Ливинский – белыми головками чеснока.

Верю в радугу

Панкратов вернулся из Москвы, где стал жертвой сексуальных домогательств. Он гордился собой по этой причине. Сидя на ступеньках деревянной ракеты у своего дома, Женька принимал посетителей. К детской площадке стягивались барыги, с которыми он делал бизнес. Бизнес Панкратов делал с удовольствием. Он делал с удовольствием все. Встречу с пидором смаковал.

– Бородавка на губе, – говорил он. – Бордовая. А в остальном мужик очень приятный. Человек с большой буквы. Меломан, театрал. Маникюр. Сигареты «Danhill». Пропах французской туалетной водой. С детства.

Народ слушал Женьку недоверчиво. Подошел ребенок с пластмассовым самосвалом на веревке и сказал «ля-ля-ля-жу-жу-жу».

– Мы познакомились в баре, – рассказывал Панкрат (так звали Женьку Панкратова). – Пили аперитив. Перед ужином нормальные люди пьют аперитив.

Потом Панкрат маньяка кинул. Сделал вид, что повелся. Пошел с ним, а когда пидор направился в душ, обчистил его квартиру.

– Взял брендовые трузера. Курточку. Пачку носков.

– Магнитофон импортный, – поддакивал Штерн. – Два магнитофона импортных.

Панкрат занимался фарцовкой. Делом для настоящих мужчин. Джинсы, кожаные куртки, пластинки, книги. У меня с ним дел не было. Один раз обменял джинсы и кроссовки, купленные для Иветты в Праге, на пару томов «Всемирной литературы». Я вернулся и обнаружил, что она живет с другим.

В школе известие о встрече Евгения с пидором было воспринято неоднозначно. Учителя не знали, как реагировать. Грайф сказал, что на пути социализма все еще встают извращенцы.

Нам его история нравилась. Штерн обзывал Панкратова «опущенным» и пытался ввести эту кличку в обиход. Панкрат ходил в украденных у маньяка джинсах «Lee». Это казалось подтверждением его бисексуальности, хотя Женька был принципиальным натуралом.

Панкрат жил в частном фонде – между трамвайными остановками «Батенькова» и «Плеханова», рядом с военкоматом. Жил с матерью, учительницей немецкого языка. Она преподавала в нашей школе. Отличалась принципиальной беспартийностью и здравым смыслом. Промысел сына не одобряла, но и не осуждала. Ей нравилась финансовая самодостаточность Евгения. Панкрат рос жизнелюбом. Повадкой и телосложением походил на Александра Дюма. Предпочитал «Трех мушкетеров» Марселю Прусту, хотя им тоже приторговывал.

– Пить надо то, что помогает здоровью, – говорил Женька, разливая «Чинзано» по тонким бокалам. – А вы, – он кивал на нас со Штерном, – пьете отраву.