Стриптизерша

— О, я поняла. Вместо того чтобы упасть, запнись, покачнись и покружись на месте, но не держа равновесие. Вот так, — она демонстрирует мне то, чего хочет от меня. — Оставшуюся часть танца ты борешься с силами, которые находятся в тебе, сражаешься, чтобы обрести равновесие и свободу. Поэтому здесь, в конце, ты должна одержать победу. В этом и есть смысл танца, так? Это выражение твоего чувства зависимости. Я понимаю. Итак, теперь ты должна прорваться. Стена уступает тебе. Так, когда заканчиваешь пируэт, который у тебя прекрасно получается, кстати, вместо того, чтобы столкнуться с ней, показывай, что ты сломала ее. Бейся об нее. Дай выход своему гневу. У тебя есть препятствие в конце, Грей. Ты ослабла, но должна показать силу. Ты должна почувствовать ее в себе, так? Это может стать прорывом. Не только в твоем танце, но и в твоей голове. В твоей душе. В тебе. Разрушь стену. Думаю, я понимаю, какая в твоей жизни идет борьба. Я тоже боролась с ними. Мой отец был очень требователен. Он отправил меня на балет, когда мне был всего четыре года. Я танцевала каждый день в своей жизни. У меня было мало друзей, и еще меньше развлечений. У меня был один лишь балет. Только балет. А потом я встретила Люка. Он унес меня в другой мир. Он тоже был танцором. Он был так изменчив, так силен. Что бы он ни делал, у него все получалось прекрасно. Мы познакомились в винограднике на юге Франции. Я не помню, где именно. Недалеко от Тулузы, вероятно, — она смотрит вдаль, вспоминая, и дрожит. — Неважно. Я понимаю. Ты должна сделать прорыв в самой себе. В этом танце.

Она взмахивает рукой, давая мне знак танцевать снова.

Я начинаю танец, и в этот раз я думаю о каждом правиле, которому должна следовать, о каждой вечеринке, на которую я не могу пойти, о каждой паре джинс, которые слишком узкие, о каждом топе, который чересчур короткий, и о том, что я ношу слишком яркий макияж. Я думаю о том, что от меня ожидают, что я должна быть милой идеальной девочкой, безупречной пасторской дочкой, выйти замуж за богобоязненного мужчину, окончившего семинарию, скучного молодого человека без каких-либо интересов кроме проповедей и паствы.

Я вкладываю душу в этот танец. Когда я делаю прыжок, я делаю его изо всех сил. Когда я начинаю рушить стены, окружающие меня, то вижу лицо моего отца, слышу его голос и его суровую критику, и его строгую, диктаторскую манеру требовать идеального, я бьюсь, и бьюсь, и бьюсь об них. В конце концов, я чувствую, как стены отступают и запинаюсь, кружась на месте, покачиваясь, пошатываясь из стороны в сторону, словно получая удовольствие от импровизированного танца. Я заканчиваю, стоя прямо и свесив голову, расслабленно опустив руки и не дыша.

Я поднимаю голову, чтобы проверить реакцию миссис Леруа. Она опирается на стену, прикрыв рот рукой, с влажными глазами.

— Идеально, Грей. Просто...идеально. Я почувствовала. Идеально.

Ее взгляд устремляется за мое плечо, я оборачиваюсь и вижу маму у двери. Ее эмоции видны в ее глазах, я знаю, что она все видела. Я знаю, что она увидела, что я чувствую в этом танце.

Ее глаза сощурены, а лоб покрылся морщинами. Я отворачиваюсь от нее к миссис Леруа.

— Вы считаете, что у меня получилось? — спрашиваю я.

Она кивает:

— Думаю, это был пример того, на что ты способна. Ты можешь стать великолепной танцовщицей, Грей. Продолжай выражать эмоции в своем танце. Не позволяй себе отступать.

Я наклоняюсь, чтобы поднять сумку, и копаюсь в ней в поисках полотенца. Я подхожу к маме, вытирая лицо жесткой белой хлопковой тканью. Мы уходим, и никто из нас не произносит ни слова. Мама везет нас через Макон к нашему дому на окраину. Я поворачиваюсь к ней, озадаченная несвойственным ей молчанием. Обычно после танцев она не умолкает. Она тоже была танцовщицей, пока не встретила папу и появилась я. Ей нравится обсуждать то, чему я учусь, разные техники и все такое. Она будто заново переживает то время, когда танцевала сама. Теперь, однако, она ссутулилась, глядя вперед, ведя машину одной рукой. Другая рука лежит на лбу. Ее глаза сощурены, а на лице тревога.

— Мам, ты в порядке? — спрашиваю я.

Она делает слабую попытку улыбнуться мне:

— Все хорошо, милая. У меня просто болит голова.

Я пожимаю плечами и умолкаю.

— Твой танец был прекрасен, Грей, — ее голос тихий, будто ей больно говорить громче.

— Спасибо, мам.

— Что он означает?

Я не сразу ответила; я не знала, как ей объяснить. Я пожимаю плечами:

— Просто... иногда я чувствую себя, как в ловушке.

Настала мамина очередь колебаться:

— Я знаю, милая. Он всего лишь хочет, как лучше для тебя.

— Лучше для него. Это необязательно должно быть лучше для меня.

Мама снова потирает костяшками лоб, затем вытягивает руку, встряхивая ее, словно она онемела.

— Я не хочу обсуждать это сейчас, Грей. Он твой отец. Он любит тебя, и делает то, что кажется ему правильным. Тебе следует уважать его.

— Но он не уважает меня.

Она бросает мне острый, предупреждающий взгляд:

— Не надо, Грей.

Она вздрагивает и переводит взгляд на дорогу, часто моргая.