Стрижи

Помню, в детстве я молился ночами, чтобы Раулито умер от лейкемии, как, по слухам, умер один мальчик из нашего района. Мне бы доставило тайное удовольствие присутствовать на похоронах маленького брата, подойти к краю могилы и бросить на гроб горсть земли с мелкими камешками. Я часто говорил ему примерно следующее:

– Ты скоро умрешь. Может, через неделю тебя уже положат в гроб. А гроб, он такой тесный, что ты не сумеешь там даже пошевелиться, и маму с папой звать будет бесполезно – твоих криков все равно никто уже не услышит.

И я продолжал стращать его, пока он не пускался в рев.

Разумеется, сегодня моя вражда к нему поутихла, и это, как я уверен, объясняется тем счастливым обстоятельством, что мы с ним редко видимся. По негласному соглашению мы стали друг друга избегать.

Ненависть, которую я испытываю к брату, корнями уходит в природу. Я ненавижу его за то, что он родился, что своим присутствием и своим плачем отнимал у меня внимание родителей. Нельзя сказать, чтобы между нами произошел какой-то конфликт, после которого мы невзлюбили друг друга. Я никогда не прощу Раулю главную обиду – то, что он стал моим братом. Я бы запросто мог почувствовать симпатию к такому человеку, как он, будь Раулито моим соседом или коллегой по работе, а не появился на свет из того же материнского лона, что и я.

Позднее его полнота, очки, писклявый мальчишеский голос лишь усиливали ту бессознательную ненависть, которую я почувствовал, как только увидел брата в первый раз. Мама позволила мне подержать младенца на руках, и я тотчас подумал, как хорошо было бы его уронить. Иначе говоря, отнюдь не внешний вид явился главной причиной моей неприязни. Я наверняка относился бы к нему не лучше, будь он худым и красивым. Все дело тут в наших кровных узах.

Мне хотелось залезть к нему в колыбельку и удушить его. Годы спустя я воспользовался тем, что остался дома один, достал альбом с семейными фотографиями и ножницами изрезал все, где присутствовал Раулито. Мама с папой только через несколько месяцев обнаружили следы моего преступления. И сразу поняли, чьих это рук дело. Папа пустил в ход свой устрашающий взгляд и быстро вытянул из меня признание. Этот взгляд подействовал сильнее, чем три материнских затрещины. Я был отправлен в постель без ужина. Думаю, ни мать, ни отец не поняли смысла моего поступка, не поняли, какой бедой могло обернуться наказание. В ту ночь я обдумывал, как бы перерезать Раулито горло нашим кухонным ножом с зазубренным лезвием. Иногда больное самолюбие подкидывало мысли о самоубийстве, чтобы таким образом отплатить родителям за обиду – за то, что навязали мне братца. И я не столько думал о том, огорчит их или нет моя смерть, сколько хотел создать им проблемы.

Шли годы, и ненависть к Раулито приняла новые формы – злобы там заметно поубавилось. Я обнаружил в нем ответную ненависть, и с тех пор ненавижу брата за то, что он ненавидит меня. Как правило, свои чувства он выплескивает, с возмущением принимаясь перечислять мои давнишние прегрешения.

Однако по выражению лица Рауля можно догадаться, что ему этого мало. Я читаю на нем страстное желание увидеть, как сама жизнь накажет меня, послав на мою голову разного рода несчастья, беды и напасти…

И тем не менее в последние годы – возможно, под влиянием жены и дочерей – он предпринял кое-какие попытки к сближению. Всякий раз они сводились к вялым проявлениям натужной сердечности, что меня сразу настораживало и в результате лишь укрепляло мою ненависть, поскольку я отказывался поверить в его искренность.

Я знаю, что причинил ему немало – или даже много – зла. Он не раз спрашивал, почему я так обходился с ним в детстве. В ответ я просил у него прощения и ссылался на то, что был тогда слишком мал, но потом сам же называл брата злопамятным.

В душе я считаю, что Рауль вел себя неумно. Если бы он не мешал мне отненавидеть себя, когда мы были детьми, – всласть и в полную силу, – рано или поздно я бы устал от этой ненависти, и потом мы бы с ним до конца наших дней сохраняли сравнительно нормальные отношения. Иногда я вдруг воображаю, что ему, пожалуй, даже нравилось, что я его ненавижу.

Ноябрь

1.

Ненависть, которую я на протяжении всей своей жизни испытывал к маме, обычно вспыхивала внезапно и быстро исчезала. И еще эта ненависть не была для меня приятной, а вернее, была совсем неприятной. Она напоминала башмаки, которые тебе слишком велики или слишком малы и в которых далеко не уйдешь.

Самую жгучую ненависть к маме я питал в детстве, но потом, с годами, она стала слабеть, пока почти совсем не притупилась. Во всяком случае, когда я повзрослел, все реже и реже давала о себе знать. Если честно, то и само слово «ненависть» применительно к маме кажется мне перебором. Пожалуй, следовало бы назвать это раздражением, всплесками досады или гнева – и не более того. Хотя, надо признать, мама, преследуя какие-то свои цели, иногда становилась человеком невыносимым – и довольно легко становилась.