Строчка до Луны и обратно

На перекрестке Любе надо было сворачивать направо, но она почему-то замешкалась, остановилась. Потом сдунула с варежки снежинку и сказала:

— Знаешь, Сережа, у меня задачник по алгебре пропал, а на завтра примеры заданы. Может, зайдем к тебе — я примеры в тетрадку себе спишу?

Мне это сразу показалось подозрительным. Но не мог же я отказать. Пошли.

Люба все замечала кругом. И как снег красиво лежит на ветках, и как воробей подпрыгивает на одной ножке, потому что вторая замерзла или подбита. И что снежинки, которые летят сверху, будто расчерчивают тетрадь в косую линейку. И какой смешной вон тот дядька: наверное, целый день ходит по улицам, потому что на шапке у него уже маленький сугроб вырос.

Хоть я и смеялся над дядькой вместе с Любой, но, по правде, больше думал о том, что в комнате у нас грязно, неприбрано. Кровать утром я не застелил, сковородку, кажется, забыл на столе… А если сказать, что отец ушел на работу и не оставил ключа?.. Нет, теперь поздно говорить. Сразу догадается, что вру…

Подошли к нашему дому. Я, когда отпирал замок, сказал:

— Утром сегодня заспался, понимаешь, убрать не успел.

Лучше бы, конечно, попросить Любу чуточку обождать около двери, а самому хотя бы немножко убрать в комнате, но я боялся, что кто-нибудь пойдет с верхних этажей и увидит Любу. И все-таки напрасно не сделал этого. После улицы, где было так светло, нарядно и все покрыто пушистым снегом, комната наша прямо подвалом показалась.

Я и раздеваться не стал. Кое-как быстренько прикрыл кровать, взял со стола сковородку, стакан, корку хлеба и унес на кухню. Там и разделся. Вернулся в комнату. Люба стояла у двери, держала за спиной портфель и рассматривала картину, которую моя сестра Ирина вышила — коричневый котенок с голубым бантом и зелеными глазами.

Вот стоит она, смотрит на картину, и я стою. «Сказать, чтобы села, что ли? — подумал я. — Иль пальто, может, снимет…»

— Кто это такого симпатичного котенка вышил? — спросила Люба.

Об Ирине говорить мне не хотелось, — потом еще начнет расспрашивать. Но не будешь же молчать, если вопрос задают. Я сказал. И Люба, как и думал, сразу поинтересовалась:

— Она не живет с вами?

Вот ведь какие любопытные эти девчонки! Пришла примеры списать, а сама всякие ненужные разговоры затевает.

— Нет, — говорю, — не живет.

— Значит, ни мама твоя, ни сестра не живут с вами?

— А ты откуда все знаешь? — сердито спросил я.

Тут Люба присела на стул, сняла варежки.

— Знаешь, Сережа, задачник у меня никуда не пропадал. Я тебе неправду сказала. Просто недавно Нина Сергеевна немножко рассказала мне про твою жизнь… А я староста класса. Мне нужно знать. Правильно?

Она замолчала и ждала, что я скажу. А что скажу? Подумаешь, если староста класса, так ей все нужно знать! А зачем? Потом растрепать по всему классу…

— Конечно, — сказала Люба и вздохнула, — если тебе неприятно об этом говорить, то не надо.

Она еще помолчала, подождала, но затем все-таки не утерпела — спросила:

— А твоя мама присылает вам письма?

Я вижу — не отвяжется она.

— Писала, — говорю, — в июне. — Со скуки я стал глядеть в окно. На улице все шел снег… Да, зима. Декабрь… Значит — июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь… Шесть месяцев. Целых полгода…

— Сережа, — вдруг тихо произнесла Люба и отчего-то принялась рассматривать свою варежку, будто никогда ее не видела. — Ты, пожалуйста, извини меня, Сережа, но я хочу сказать тебе одну вещь… Я… Ну и другие девочки из нашего класса… могли бы взять… Только ты, пожалуйста, не обижайся. Хорошо? Мы могли бы взять… ну, шефство, что ли, над тобой. Да, могли бы. Я, правда, с девочками еще не говорила, но они, конечно, поддержат меня…

Я, видно, так покраснел, что Люба еще больше смутилась.

— Ты не думай, — быстро заговорила она, — что это нам трудно. Ни чуточки. Например, могли бы вымыть у вас пол. А я могу постирать твои рубашки. Это мне ничего не стоит. Папа на октябрьские праздники купил стиральную машину с автоматическим отжимом. Так легко стирать! Правда, Сережа, возьми вот сейчас заверни в узелок свои рубашки, а я бы их выстирала и завтра же могла бы принести тебе. Хорошо?

Отчего мне было сердиться — не знаю. Но я рассердился.

— Ничего мне не надо, — сказал я и совсем грубо добавил: — Ничего не надо!

Люба опять начала было говорить, что для нее это сущие пустяки — постирать в машине рубашки, но я слушать не захотел больше, перебил:

— Нечего вам лезть со своей помощью. И все! Мы не калеки.

Люба тоже обиделась. Поджала губы, надела варежки.

— Пожалуйста, не навязываюсь. Я хотела по-товарищески, по-хорошему. Не хочешь — не надо. — Она взяла портфель и направилась к двери. И даже не обернулась — до того обиделась.

Ох, до чего же дурной у меня характер! Как только Люба ушла, я понял, что вел себя как хам, свинья, что меня отколотить за это мало.