Строгий профессор

С этими мыслями я наяриваю круги вокруг первого учебного корпуса. Ничего не хочу. Просто дышу воздухом, наблюдая за снующими туда-сюда студентами. Когда до следующей пары остается пятнадцать минут, понимаю, что нагуляла аппетит. Евка на больничном, обычно в столовую хожу только с ней, но теперь решаю, что связываться с полным обедом уже не стану и просто куплю сосиску в тесте.

Студенты и работники университета уже возвращаются с обеда, а это значит, что большую очередь стоять не придётся. И, пропихиваясь сквозь толпу, я неожиданно чётко слышу его смех. А потом вижу его самого.

Вначале я радуюсь, а потом мне становится дурно. Рядом с Ромой она. Я так хорошо помню её, потому что завидовала ей до чëртиков. Кто-то незримый откручивает время назад, и я всё вижу, как будто это было вчера. Как он целовал её у машины, придерживая для неё дверь, всегда такой галантный и воспитанный. Уже тогда идеальный. Я ревновала его. А она была чем-то похожа на меня, такая же светлая и мелкая, невысокая. Мне так хотелось, чтобы она испарилась с лица земли.

И вот сейчас она идёт рядом с ним. И это хуже Барановой, гораздо, потому что вот на этой мымре он почти что женился. А это значит, что профессор любил её.

— Здравствуйте, Роман Романович, — выдаю я сквозь зубы, глядя на него исподлобья.

Конечно, нет у него времени послать эсэмэску, когда рядом она околачивается. Он даже выглядит по-другому, как будто растерянный. Откуда она вообще взялась? Она же вроде бы уехала в другой город?

— Здравствуй, Иванова, — подчеркнуто строго отвечает профессор.

И вместе они проходят мимо.

* * *

Пара по философии проходит будто в прострации. Я уже и не знаю, чего боюсь больше: что Роман забудет обо мне и снова замутит со своей невестой или что узнает из-за кого этой самой невесты лишился. Раньше я старалась не думать об этом. А теперь, когда эта женщина тут, под самым носом, я не могу сосредоточиться на чем-то другом. Совесть меня буквально выкручивает, как стиральная машина в режиме сушки. Ведь это я виновата. Я!

От несправедливости хочется разрыдаться и даже побиться головой о парту. Дрыгаю ногой, нервничаю, кусаю колпачок ручки. У нас с профессором только всё началось, а у меня уже есть ужасная тайна. Он не простит. Он такой хороший и правильный. Для него важнее всего его чёртовы моральные принципы. Ещё час назад я переживала о том, что Роман не звонит и не пишет, но разве теперь это повод?  Появление Лили — это самое ужасное, что могло с нами случиться.

— Эй, зырьте сюда, это Лилия Сергеевна, — шепчет Паньков, наклонившись своей лохматой башкой к самому моему лицу, — она будет у нас вести историю лингвистики вместо ушедшей в декрет Петровой. Говорят, Цветочек такая принципиальная, тройку не выпросишь.

— Ну и фиг с ней, я всё выучу и не буду переживать, — отзывается сидящая с другой стороны от меня староста.

А я вздыхаю. То есть бывшая невеста моего Заболоцкого, та из-за которой он, переживая, чуть не забросил науку, теперь будет днями маячить у него под носом, вызывая своей миловидной рожицей сладкие воспоминания об их совместном прошлом. Никто ни с кем насильно не живет, значит, ему нравилось с ней жить.

— Симпатичная, — вставляет Паньков, вызывая у меня желание убить его.

— А ещё она в разводе, — лезет через меня староста Федорец, — я сегодня в деканате была, и там её Анна, философичка, чуть ли не до цвета трусов обсудила. Лиля Сергеевна, говорит, в прошлом дама сердца нашего Заболоцкого. И она вернулась.

— И откуда только все всё знают? — В горле застревает ком, огромный, как Северная Евразия, и горький, как отвар полыни.

— Так университет — большая деревня, — комментирует Паньков.

Я уже начинаю жалеть, что в лекционной аудитории длинные парты и общие скамьи. Потому что, обсуждая новую преподшу, Паньков со старостой тянутся друг к другу активно шушукаются, заставляя меня откинуться на спинку.

Знаю много поговорок и в половину из них не верю, но в одной абсолютно уверена — «старая любовь не ржавеет». А то, что между Романом Романовичем и этой Лилей была именно она, я ни минуты не сомневаюсь. Со мной плотская страсть, а с ней была настоящая духовная связь, до которой мне, как до Парижа ползком на четвереньках.

Почему я так уверенно говорю? Потому что видела всё это собственными глазами. Глубоко задумавшись и пропуская мимо ушей болтовню Панькова, погружаюсь в воспоминания.

Моя лучшая подруга жила во дворе-колодце — это такой двор, образованный близко стоящими стенами многоэтажных домов. Мне нравилось ходить к ним в гости. Непередаваемое ощущение: задерешь бывало голову и смотришь, как среди стекла и бетона по синему клочку неба плывут кустистые облака. С Юлькой мы дружили чуть ли не с пеленок. Я жила в обычном дворе, а она вот в таком сказочном. Вход туда располагался с улицы через подворотни с мусорными контейнерами, парковкой автомобилей и самыми глубокими лужами в городе. Плохо освещённый и немного мистический Юлькин двор меня всегда привлекал своей загадочностью.