Строговы

Перепрыгивая сразу через две-три ступеньки, Мирон поднялся на высокое крыльцо белинского дома и вбежал к председателю волисполкома, запыхавшись.

– Матвей Захарыч, – еще не переступив порога, проговорил он, – банда Штычкова кедровник спалить пыталась!

Матвей ударил ладонью об стол и со злостью сказал:

– А мы-то обрадовались, что власть в наших руках, распустили вожжи…

Мирон рассказал, как было дело. Пожар в кедровнике начался ночью. Поджог был сделан на юго-западной опушке, самой удаленной от Волчьих Нор и новосельческих поселков. Расчет поджигателей был понятен: пока народ подоспеет, половина кедровника будет охвачена огнем. К счастью, в эту ночь на лугах подростки из Ягодного пасли лошадей. Завидев зарево над кедровником, они взнуздали коней и помчались на пожар. Один из них полетел в поселок бить тревогу. Новоселы поднялись все, от мала до велика, с баграми, лопатами, топорами и пилами в руках. Но когда они прибыли в кедровник, большая часть работы была уже сделана. Подростки срубили несколько кедров и преградили этим путь пламени, которое клубками перепрыгивало с одной макушки на другую. Работой руководил Акимка Мишуков, бывалый волченорский партизан, приехавший вечером за дровами и решивший перекоротать ночь с ребятами у костра.

Матвей послал рассыльного за членами волисполкома Архипом Хромковым, Тимофеем Залетным и Силантием Бакулиным. Те явились без промедления.

На заседании было решено создать в деревнях при сельсоветах дружины из бывших партизан для охраны народного имущества. Тут же было договорено начать подготовку к вооруженной облаве на буераки с целью захвата банды Демьяна Штычкова. Проведение подготовки к облаве было возложено на Тимофея Залетного и Артема Строгова, недавно избранного секретарем волченорской партийной ячейки.

После заседания Матвей вместе с Мироном поехал в кедровник осмотреть, велик ли ущерб, причиненный пожаром. Так в хлопотах миновал еще один день.

Вернувшись, уже когда стемнело, Матвей зашел в волисполком, посмотреть, не оставил ли каких-нибудь бумаг секретарь, и решил отправиться домой, – за весь день следовало хоть раз поесть. Но он не успел загасить лампы, как услышал, что к волисполкому подъезжает кто-то на телеге, – одиноко повизгивало колесо. Матвей насторожился, прислушался, посматривая на дверь. Ждать пришлось недолго. Приехавший поговорил возле крыльца со сторожем и, спотыкаясь в темноте о ступеньки, со стуком вошел в дом.

– Что так, глядя на ночь, Кинтельян Прохорыч? – спросил Матвей, завидев на пороге председателя Балагачевского сельсовета.

– А вот расскажу. И чую, Матвей Захарыч, удивлю тебя немало, – сбрасывая с плеч запыленный дождевик, проговорил Кинтельян Прохоров.

– Ну-ка, садись, – опускаясь на стул и потирая ладонь о ладонь, сказал Матвей.

Кинтельян сел.

– Приискатели в Юксинской тайге объявились, – сказал он.

– Кто такие?

– Братец твой.

– Влас?

Кинтельян утвердительно кивнул головой, а Матвей склонился над столом и засмеялся таким звонким и веселым смехом, что Кинтельян вначале опешил, а потом не утерпел и тоже заухмылялся.

– Ты погоди, Матвей Захарыч, смеяться. Дело там затевается серьезное, – проговорил Кинтельян, видя, что его сообщение не только не обеспокоило председателя волисполкома, а даже развеселило.

– Царя, Кинтельян Прохорыч, свалили, Колчака с иностранцами разгромили, на кулачество узду набросили, а такого, как Влас, в два счета вытряхнем, – сказал Матвей.

– Да не один он, Влас-то, Матвей Захарыч. Вместе с ним прибыл инженер по фамилии Кузьмин. Он-то и есть главный воротила.

– Кузьмин? Да это не сын ли того Кузьмина, который меня с пасеки выжил?

– Пожалуй. Говорят, что в юные годы бывал в этих местах.

– А ты сам-то виделся с Власом?

– Два раза разговаривал.

– Что же он?

– Вот, говорит, с инженером Кузьминым думаем прииск на Юксе основать. Советская власть хоть, говорит, и ополчилась против частной собственности, но в конце концов ей не обойтись без нее. Кузьмин, дескать, опытный человек, знающий, к тому же имеет кое-какое оборудование, промывочные машины. Отец-то его, слышь, имел золотой прииск на Енисее.

– Ну, ясно, тот самый, сын золотопромышленника! – воскликнул Матвей.

– Вот я и спрашиваю Власа, – продолжал Кинтельян: – а право-то вам власти дали на Юксинскую тайгу? «А какое, говорит, право? Я его и так, мол, имею. Я, говорит, в этих краях родился, тут мой родитель жил…»

– Ах, подлец! Всю жизнь в городе за ломаный пряник держался и еще о своих правах на тайгу заявляет! – краснея от возмущения, проговорил Матвей.

– Кузьмин – этот молчит больше, – все тем же тоном рассказывал Кинтельян. – Но все ж таки слышал я, как он хвалил Юксинскую тайгу. Богатствам, говорит, здесь числа нет. Артельку-то, видно, подобрал из старых приискателей, смотрят все волками и ради наживы не пожалеют ни мать, ни отца.

– Артелька?

– Да.

Матвей поскреб подбородок: дело складывалось сложнее, чем он предполагал. Кинтельян заметил это.

– Да что ж в том, что артелька, – проговорил он. – У нас тоже силы есть: власть наша. А поступиться Юксинской тайгой мы никак не вправе: добро это народное.