Строговы

Обращаясь к рабочим, комитет писал, что война ухудшила и без того тяжелое положение народа и что единственным спасением является революция и свержение царской монархии. Савося, приходивший обычно в мастерскую одним из первых, в этот день пришел чуть ли не последним. Открыв свой ящик, он взял листовку, долго читал ее, и лицо его было непроницаемым, словно каменное.

Максим, решивший вначале, что листовки подброшены Савосей, взглянув на его лицо, усомнился в этом.

В обеденный перерыв, за чаем, как-то сам собой возник разговор о войне, и хотя никто о листовке не поминал, было очевидно: она взволновала всех.

Максим сидел опять на окне и, прислушиваясь к разговору, пытался разгадать, кто из рабочих подбросил листовки. Савося, по обыкновению, молчал. Он сосредоточенно ел и за все время бросил две-три незначительные фразы. Максим окончательно решил, что Савося к разбрасыванию листовок непричастен.

После этого прошло немало времени. По-прежнему в обеденные перерывы рабочие вели в сторожке разговоры о войне, о фабрикантах, наживающихся на военных заказах, и спекулянтах, вздувающих цены на хлеб, но Савося держался в сторонке, поглядывая на всех с добродушной улыбкой. Когда Максим подходил к нему, он молча трепал его по плечу, мерил с ног до головы взглядом своих светло-серых глаз.

Максим все ждал от Савоси чего-то другого, но слесарь неустанно повторял одно и то же:

— Ну как, Максим?

— Работаем, Савося!

Глядя друг на друга, они весело и дружески смеялись.

Только уже глубокой осенью Савося, дойдя вместе с Максимом до угла у гимназии, где дороги их расходились, бегло, как-то между прочим сказал:

— Завтра будет тайное собрание рабочих. Парень ты добрый, я тебе верю, приходи.

Максим пожал руку Савосе и бросился бегом к дому.

«Чего это я бегу-то?» — вдруг спросил он себя и, не ответив на свой вопрос, напустив на себя важность, медленными, широкими шагами пошел дальше.

На следующий день в сумерки Максим отправился на собрание маршрутом, который обстоятельно растолковал ему Савося. Шел уже девятый час, когда он спустился с крутого яра и зашагал по хрустящей под ногами гальке. Направо от него плескалась река, скрытая осенней темнотой. Налево тянулся яр, кое-где поросший цепким репейником, а за ним начинались глухие улочки, освещенные тусклыми фонарями.

Все происходило так же, как в ту темную ночь, когда они с отцом встретили где-то здесь же бакенщика в дождевике и сапогах из красной кожи. Только тогда шел теплый весенний дождь, а теперь небо по-осеннему вызвездило. Холодный ветер бил Максиму в лицо. Пахло снегом. Чувствовалось, что скоро ляжет зима и мороз закует реку во льды.

Максим шел, озираясь. «Смотри не приведи шпика», — предупредил его Савося, и теперь шпики чудились Максиму на каждом шагу.

Вскоре он увидел на берегу костер и обрадовался. Это был первый признак того, что идет он верной дорогой. От костра крикнули:

— Кто идет?

Максим ответил:

— Перевоз ищу.

— Подходи. Лодка найдется.

Максим подошел к костру и чуть не вскрикнул от удивления: у костра сидел знакомый Максиму бакенщик. Максим хотел с ним поздороваться, но бакенщик торопливо сказал:

— Иди прямо. Под берегом будет амбар. Встретишь тут кое-кого, не бойся: свои, из охраны.

Максим пошел дальше. Из охраны он никого не встретил, хотя в одном месте ему показалось, что, прижавшись к яру, стоит человек. Возле амбара его остановил голос:

— Пароль?

— Динамит.

— Вход от реки, — проговорил все тот же голос из темноты.

— Савося! — прошептал Максим.

Войдя в большой, высокий амбар, освещенный фонарем, стоявшим на земле, он прежде всего увидел Михеича и отца. «И тятя здесь!» — про себя воскликнул Максим и, не зная еще, похвалит ли его отец или будет ругать, решил спрятаться за спины других.

Но в эту минуту Матвей поднял голову, и в глазах его плеснулся испуг:

— Ты… как… ты попал сюда?

— Не бойся, тятя. Я не за тобой пришел, я шел сюда своей дорогой.

— Товарищи рабочие! — послышался голос докладчика. — Российская социал-демократическая рабочая партия большевиков выдвинула лозунг: «Долой самодержавие!», «Долой войну!» Что это значит?

— Садись вот тут, Максим, слушать будем, — сказал шепотом Матвей.

И Максим опустился рядом с отцом на широкую плаху возле фонаря.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Перед самой жатвой Матвей с Максимом вернулись в родное село. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год.

Бросать работу в городе Матвею не хотелось, но случилось несчастье: тяжелой, металлической чушкой ему зашибло ступню.

Матвей сначала крепился и продолжал работать.

Ходил он на пятке, сильной боли не чувствовал. Однако через несколько дней нога вспухла, началось воспаление, и пришлось лечь в больницу. До ампутации и общего заражения крови дело не дошло, но врачи посоветовали ему с работы уйти.