Строки, добытые в боях

Сто километров прорыва!
   А в Эльбинге спали.
Метнулись мосты, ожидая удара.
Трамвая,
   бежать собираясь,
     упали
Передними лапами
   на тротуары.
Кирки запрятали головы в плечи,
И башни позванивают, как бутылки.
Дома к домам
   рванулись навстречу,
Черепичные крыши смахнув на затылки.
Но ничто не ушло.
Все осталось на месте.
Берлин снабжал еще электрическим светом,
Пока не поверил невероятным известьям
О том, что мы в Эльбинге, в городе этом.
Вот город немецкий.
Стоит обалдело.
Изумленно глядит почерневшее здание.
Мы смеемся:
   — Смотрите, еще уцелела
Вывеска: «Адольф и компания».
— Смотрите!
   На стенке,
     пробитой снарядом:
«Мы выше всех!» —
   надпись прямо на камне.
И как в доказательство —
   немцы идут
     ряд за рядом,
Стараясь как можно выше
   руками.
Я вспомнил…
Тогда в сорок первом!
   Я вспомнил:
Мы Брянск проезжали.
   Пожаром огромным
Он был.
На расколотом бомбою доме
Надпись:
   «Тише, школа!»
     Я вспомнил:
Огонь охватил и березы и клены,
Плясал на крышах,
   бушевал в перекрытьях
И надпись лизал на стене раскаленной —
«Курить воспрещается!».
Мог ли забыть я?
Тогда
   здесь крутили исписанный глобус,
Рыжий маляр
   вывел кистью
     под крышей:
«Мы выше всех!»
   И сбросил он бомбу
Туда,
Где мы ходили, стараясь потише.
Тогда в этом городе Эльбинге
   пели,
Узнав о развалинах Брянска,
   плясали,
Услышав о том, что на брянской панели
Горькая пыль
   оседает часами.
Мы из Брянска пришли в этот город,
Туда,
   где нянчили сумасшедшую клику.
Немецкие надписи
   на домах и заборах
Мы читаем,
   как позорную книгу.
Мы едем на танке.
   Торопимся —
     с новым приказом!
Смеясь, подталкивая друг друга,
   глядим мы
На обломок стены с почерневшею фразой
Готическим шрифтом:
   «Мы непобедимы».

1945

«…1 октября 1946 года…» (А. Полторак)

…1 октября 1946 года. В 14 часов 50 минут суд приступает к своему последнему, четыреста седьмому заседанию…

Последний, резолютивный раздел приговора будет оглашать сам председательствующий…

Из темного отверстия в освещенный зал вступает хорошо знакомая фигура Германа Геринга. По бокам от него — двое солдат… Ему подают наушники, хотя познания Геринга в английском языке были вполне достаточны, чтобы понять лаконичную, но выразительную формулу приговора: смерть через повешение.

Выслушав ее, Геринг бросает последний злобный взгляд на судей, в судебный зал. Сколько ненависти в его глазах. Он молча снимает наушники, поворачивается и покидает зал…

Вновь закрывается и вновь открывается дверь. На этот раз через нее входит Риббентроп. Лицо как зола. Глаза выражают испуг, они полузакрыты. Меня поразило, что в руках у него какая-то папка с бумагами. Она ему уже не пригодится.

— К смертной казни через повешение, — объявляет Лоуренс.

Ноги у Риббентропа становятся как будто ватными. Ему требуются усилия, чтобы повернуться обратно и скрыться в темноте прохода.

Вводят Кейтеля. Он идет выпрямившись, как свеча. Лицо непроницаемо.

— К смертной казни через повешение, — звучит в наушниках.

Розенберг вовсе теряет самообладание, когда слышит такой же приговор.

А вот вводят Франка. У этого палача, который обещал сделать «фарш из всех поляков», на лице умоляющее выражение. Он даже руки простер, как будто такой жест может изменить уже подписанный приговор: к смертной казни через повешение…

Восемнадцать раз открывалась и закрывалась дверь позади скамьи подсудимых. Смотрю на часы. Серебряные стрелки на циферблате показывают 15 часов 40 минут. Процесс закончен. Судьи удаляются…

(Из воспоминаний А. Полторака, секретаря советской делегации в Нюрнбергском Международном военном трибунале)