Строки Из Жизни (СИ)

Люди, обсуждавшие фильм недоумевали на отсутствие света в сказке, на что апологеты Муратовой и её поклонники отреагировали тем, что посоветовали забыть о христианских моралях и оставить их в девятнадцатом веке - где-нибудь в медном баке векового "отстоя". Не случайно, что из всех рождественских сюжетов Муратова выбрала историю об "избиении младенцев" (якобы "открытку" с соответствующим изображением подбирает в электричке мальчик в начале фильма), проводя детей, ищущих своих беглых пап (умершая мать одна, папы - разные), через всякого вида избиения их равнодушием взрослых дядей и тётей: детей прогоняют, обманывают, обворовывают, используют в своих интересах и т.д., то есть, по причинно-следственной сути законов творчества, совершая их избиение, в первую очередь, человеком по имени Кира Муратова. Этого-то простого вывода и не увидели критики фильма, называя его карикатурой, пародией, и, тем не менее, пытаясь нарыть в нём хоть что-то сказочное, не издевательское. И не могли. И не понимали. И потому отчаянно спорили с оппонентами, доказывая то, что не требует доказательств: сказка должна быть сказкой. Между тем, спора тут нет, поскольку тут абсолютно не о чем спорить. Фильм Киры Муратовой есть продукт не просто обезбоженного сознания, но злобствующего обезбоженного сознания, когда берётся сюжет именно из святой истории или из христианской традиции и извращается всеми возможными способами до полной противоположности и бессмыслицы, прикрывая сию откровенную бесовщину (как, впрочем, и всегда в подобных случаях), неким авторским самовыражением и правом на творческий эксперимент. Нам показана античеловеческая, антидобрая, антирождественская антисказка.

Дело в том, что художник в своём создании являет в первую очередь свой собственный духовный автопортрет. Никому и никогда за всю мировую историю искусства не удалось спрятаться за сотворённым его талантом (или бесталанностью) созданием, проще говоря, шила (духа) в мешке (произведении) не утаишь. Вся цена любому произведению (помимо собственно художественности) - взыскует ли его душа (пусть даже ещё не обретшая БОГА) высшей Любви, Добра и Света или нет.

В финале картины (есть все основания воспринимать её идею, как растянутый в современных реалиях и подробностях ремейк святочного рассказа Достоевского "Мальчик на рождественской ёлке") девочка, уличённая в воровстве булки хлеба, задерживается администрацией супермаркета, а мальчик, забредший на чердак какого-то дома, умирает там на какой-то кровати от холода. Один из обсуждантов фильма нашёл таки ему оправдание, как доброй сказке, мотивируя тем, что смерть мальчика это ничто иное, как счастливое избавление упомянутого персонажа от этого злого мира. По признанию самого режиссёра, она категорически отказалась от ангела, появляющегося в конце по сценарию, что, в общем, совершенно логично, учитывая весь контекст её антисказки.