Строки, обагренные кровью

Сырые и темные партизанские землянки… Крутые каменистые тропы… Холод, голод и бои, бои… Как тяжело было дышать ему, больному туберкулезом, в момент броска или при подъеме на гору, как ныли старые раны, когда шагал под дождем или лежал на снегу, — об этом знал лишь он, Макар Халанский. Но горели фашистские грузовики, уничтоженные партизанами во главе с Халанским, взлетали на воздух мосты, штабы, склады.

Сейчас он, как горьковский Данко, уводил измученных людей от гибели. Колонна двигалась медленно. Раненые бойцы, многие на костылях-рогулинах. В середине колонны — дети, женщины, старики, их надо прикрыть в минуты опасности.

Политрук Халанский шел впереди. Он то и дело менял направление, стараясь вести колонну густыми зарослями буков, меж диких скал.

— Живей, живей, товарищи!

Постепенно шум боя стал удаляться.

Вот уже видна речка Бурульча. Скоро огненное кольцо врага останется позади.

И когда до спуска осталось несколько десятков метров, когда, казалось, опасность миновала, в хвосте колонны вдруг вспыхнула перестрелка.

Крикнув на ходу Сене Парчинскому: «Веди!» — Халанский бросился к месту боя. Вместе с бойцами он сдерживал врага, метким огнем партизаны прижимали к земле вражеских солдат. Но вот Халанский заметил, что группа гитлеровцев старается их обойти. Колонна уже прошла опасный участок, но партизаны, оставшиеся в заслоне, окажутся прижатыми к отвесной скале, и тогда — конец. Погибнет не только группа боевого прикрытия, погибнут и оставшиеся беззащитными раненые, женщины и дети.

Решение пришло мгновенно: пусть остается в заслоне один, он сам, политрук Халанский. Позиция тут, в камнях, надежная.

— Отходи! Все отходите! — приказал он. Подчиняясь приказанию, бойцы стали отходить.

— Живей! Живей! — торопил их политрук, а сам переползая от камня к камню, продолжал стрелять. Партизанам казалось, что отходит и он, политрук. Но когда, обогнув нижний край отрога, остановились, заметили: гитлеровцы не преследуют их, а все еще ведут бой там, у скалы, где был Халанский. Специально ли остался он там, чтобы как можно дольше задержать врагов и дать возможность колонне оторваться, или, отходя последним, просто не успел проскочить, и ему перерезали путь — никто не знал этого. Одно потом утверждали раненые: бился политрук геройски, перестрелка слышалась долго. Несколько позднее нашли его тело. Он был ранен в плечо и шею, а след пули в правом виске и пороховой ожог говорили о том, что последнюю пулю он приберег для себя.

Подвиг политрука Халанского был повторен спустя час, когда уже при выходе из опасного района колонну обнаружил другой отряд карателей.

Первой заметила беду Нина Кострубей, врач партизанского госпиталя. На ходу стреляя, она бросилась навстречу врагу. За ней побежали бойцы из группы прикрытия.

Партизанский заслон сдержал врага, дав возможность колонне благополучно уйти. А на месте боя остались еще двое.

Партизаны вернулись сюда через несколько дней. Страшная картина предстала перед ними. Вокруг лежали трупы врагов. А там, где были позиции партизанского заслона, чернело пепелище. Ветер теребил лоскутки изорванной, слипшейся от крови гимнастерки. В застегнутом кармане оказался залитый кровью комсомольский билет молодого партизана Чубарова Леонида Васильевича. А меж недогоревших сучьев партизаны нашли маленькие, коричневого цвета сапожки Нины Кострубей.

Ценой своей жизни герои спасли людей.

Н. ЛУГОВОЙ.

СЛОВО РОДИТЕЛЕЙ

ПИСЬМО ВОЕНФЕЛЬДШЕРА В. П. МАКАРЫЧЕВОЙ