Строматы

(2) «Листьям подобен человеческий род», – говорит Гомер.[504] (3) А Платон в «Кратиле» приписывает Орфею учение о том, что душа помещается в тело в наказание. Вот его слова: «Некоторые считают, что [тело] – это гробница (σήμα), в котором душа ныне пребывает. (4) Через него она выражает (σημαίνει) то, что в силах выразить, поэтому оно справедливо называется надгробным знаком (σήμα). Этот термин установили, судя по всему, последователи Орфея, которые учили, что душа таким образом отбывает наказание за то, что она совершила».[505] (17,1) Заслуживает упоминания и следующее суждение Филолая. Этот пифагореец говорит следующее: «Древние теологи и провидцы свидетельствуют, что душа заключена в тело за какие-то прегрешения и похоронена в нем как в гробнице».[506] (2) Но ведь и Пиндар, говоря об элевсинских мистериях, добавляет:

Блажен тот, кто видел это,

пребывая еще на земле,

ведь он видел конец жизни,

знает он и начало, дарованное богом.[507]

(3) Об этом же, ничуть не сомневаясь, пишет и Платон в «Федоне»: «Те, кому мы обязаны учреждением мистерий не иначе как» и т.д. до слов «поселятся среди богов».[508] (4) Что вы скажете и о следующих его словах: «До тех пор, пока мы имеем тело и наша душа соединена с этим злом, мы не в силах постичь предмет нашего желания адекватно»?[509] Не намекает ли он вполне ясно на то, что рождение есть величайшее из зол? (5) Тому свидетельство и сказанное далее: «Все те, кто действительно стремится к философии, хотя об этом обычно и забывают, практикуют ни что иное как науку умирания и смерти».[510] (18,1) И далее: «пребывая здесь, душа философа проявляет крайнее пренебрежение к телу, стремится покинуть его и остаться наедине с собой».[511] (2) Сказанное перекликается со словами божественного апостола: «Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7:24), если только он не выражается метафорически, называя телом смерти здравый смысл тех, кто обратился ко злу. (3) Еще Платон, задолго до Маркиона, в первой книге «Государства» призывал воздерживаться от сексуального общения как причины рождения. (4) Сказав о зрелом возрасте, он добавляет: «Уверяю тебя, после того, как во мне увяли телесные желания, я нахожу большее удовольствие в беседе». (5) О занятиях любовью далее говорится следующее: «Что ты, дорогой друг! Я бы получил огромное удовольствие, избавившись от них как от безумного и лютого деспота».[512] (19,1) И еще одно место из «Федона», где говорится, что рождение есть зло: «Тайное знание учит, что человек прибывает здесь как в темнице».[513] (2) И еще: «Те же, которые прожили свою жизнь свято, освобождаются от всего земного и избавляются от него как от оков, достигая чистых небесных чертогов».[514] (3) Но даже учитывая это, он считает устройство мира хорошим: «Не следует самостоятельно освобождаться из этой темницы и бежать».[515] (4) Короче говоря, он не дает никаких оснований Маркиону считать, что материя есть зло, и отзывается об этом мире вполне почтительно: «Все благое происходит от самого Создателя (παρά του συνθέντος), все худое и неправедное на небе берет свое начало из предшествующего состояния. Именно от него мир и все живое унаследовали эти качества».[516] (20,1) Далее это еще более проясняется: «Причиной тому были телесные элементы, присущие ему издревле от природы, поскольку прежде чем прийти к теперешнему космосу он был причастен великому беспорядку».[517] (2) Столь же сильно и в «Законах» сокрушается он о теперешнем состоянии человечества: «Боги сжалились над человеческим родом, рожденным для тяжких трудов, и учредили различные праздники как время отдыха от забот».[518] (3) В «Послезаконии» он объясняет и причины столь горестного состояния дел: «Рождение с самого начала тяжело для всякого живого существа, начиная от формирования зародыша, вынашивания, рождения, заканчивая ростом и воспитанием. Все это сопровождается бесчисленными трудами, и каждый согласится с этим»[519].

(21,1) Но разве не называет рождение смертью Гераклит, в полном согласии с Пифагором и Сократом в «Горгие» так говоря: «Наяву мы видим только смерть, во сне же – лишь сны».[520]

(2) Но достаточно об этом. Когда мы перейдем к рассмотрению учений о первоначалах, мы покажем противоречия между этими философскими загадками и мнениями Маркиона. Но и теперь, как мне кажется, ясно, что Маркион позаимствовал все эти «странные» (ξένων)[521] теории у Платона, признаться, однако, в этом не желая, да и понять не сумев.

(22,1) Продолжим наше рассуждение о самоконтроле. Мы говорили о том, что эллины высказывались о деторождении неодобрительно, косо смотря на неудобства с ним связанные, что дало повод последователям Маркиона это безбожно переврать, возводя хулу на Создателя. (2) Сказано ведь в трагедии:

Смертному лучше не родиться вовсе.

В горестных муках рождаю я детей,

но мои порождения родятся тупицами.

Напрасны стенания! Я вижу ублюдков,

лучших же теряю. Но даже если они выживают,

мое бедное сердце вечно сжимает страх.