Строптивая для бандита (СИ)

Я начинаю наигранно хлопать в ладоши. Звук хлопков отчетливо разносится по комнате, что даже как-то устрашающе выглядит на фоне нависшей тишины.

– Глеб, это уже не смешно! – как можно громче говорю я, обращаясь к Кайданову. – Выходи, или я самостоятельно выберусь из этого дурдома!

При упоминании Кая мужчина ненадолго меняется в лице, но быстро берет себя в руки, сохраняя дружелюбный настрой.

– Здесь лишь мы, Марина... Просто выслушай.

– Значит так. Я не знаю сколько вам заплатили и чего наобещали за этот, безусловно отлично сыгранный, развод, но мне пора. Верните одежду, и я уйду.

– Доченька, – женщина тоже решает подать голос, – мы тебя не отпустим, и ты выслушаешь нас, хочешь ты этого или нет!

– Ладно! Уйду так. Глеб, ты слышишь?! Я пойду на улицу прямо в этой гребаной ночнушке! – рыпаюсь с места, но «папа» резко хватает меня за руку.

– Сдурела?! Ты выйдешь отсюда, только когда я позволю, поняла? – его голос грубеет, но взгляд остаётся неизменным.

– Юра, не дави на неё! – вступается дамочка. – Ей тоже непросто. Отпусти. Давай, доченька, садись, мы сейчас все тебе объясним.

Мужчина подводит меня к столу, продолжая удерживать за руку.

– Четырнадцать лет назад у нас произошёл конфликт с неким Валентином Кайдановым. Мне пришлось распорядиться о его смерти, потому что поведение этого человека несло в себе потенциальную угрозу. Я сделал все чисто, но где-то просчитался, и это стало роковой для нас ошибкой.

Я слушаю внимательно, пытаясь уловить связь между рассказом этого человека и мной.

– Его сын, – продолжает мужчина, – уже известный тебе Глеб Кайданов,  с чего-то решил, что он умнее всех на свете, раз может в одиночку ворочать непосильными ему делами. Он устроил ту аварию, столкнув нашу машину с дороги. Более или менее оправившись от ее последствий я узнал, что щенка признали вожаком, а это уже несло в себе опасность. Сосунок был неуправляем и глуп, к тому же одержим жаждой мести, а я не мог рисковать самым ценным, что есть у меня – твоей жизнью.

– Это все очень классно, интересно даже, в некотором смысле, но я не вижу связи, так что, наверное пойду, – поднимаюсь со стула.

– А, ну, сядь! – властный голос раскатывается по комнате, вынуждая опуститься обратно.

– Мне пришлось пойти на крайние меры, в надежде защитить всех нас, оградить своих людей от импульсивных действий нового противника. Пришлось инициировать твою смерть, убедить всех в том, что месть свершилась. Это было самое сложное решение на моем веку: пожертвовать собственной дочерью ради ее спасения. Мы с матерью не могли участвовать в твоей жизни, чтобы ненароком не раскрыть себя. 

Я удивляюсь тому, насколько это цинично и мелочно. Предать своего ребёнка вместо того, чтоб защитить! Сейчас я чувствую болезненный укол совести за то, что собиралась избавиться от своего малыша, который, совершенно точно, тоже не заслужил подобной судьбы.

– И я должна просто так во все поверить? 

– Оля, дай фотографии, – обращается рассказчик к жене, а та послушно семенит к одному из шкафчиков, вытаскивая оттуда небольшую стопку фотокарточек.

***

На снимках присутствующие мужчина и женщина изображены с ребёнком, девочкой. Сначала совсем малышкой, затем побольше. Она вроде бы и похожа на меня в детстве, но я очень смутно себя помню. Осознание приходит в тот момент, когда на одной из фотографий в руках ребёнка вижу длинного и худого зайца зелёного цвета, мою любимую игрушку. Недолго всматриваюсь в изображение, а потом все быстрее начинаю пролистывать фото, в надежде убедиться, что глаза мне не врут.

В конце стопки мне попадаются совсем другие снимки, на которых точно я, гуляющая на забором детского дома. Отшвыриваю их на стол, больше не желая этого видеть.

– То есть вы хотите сказать, что действительно мои родители?! – до меня, наконец, доходит, что все это не спектакль. Отец с матерью кивают. – Хм, насколько же надо быть мерзкими, чтобы обречь своего ребёнка на такие страдания ради собственной шкуры! – моя речь пропитана презрением, но оно не напускное, а самое настоящее, такое, что заставляет все внутри трястись в лихорадке от подобного предательства.

– Я же сказал – у нас не было выбора! – пытается оправдаться папа. – Щенок ни за что бы не остановился! Развяжись война, мы рисковали погибнуть ужасной смертью. Полегло бы множество людей. Да и не смогли бы мы с Олей пережить твоей смерти! Решили спрятать, пока не стало поздно. У нас не получалось участвовать в твоей жизни, дабы не сеять подозрения. Редкие тайные снимки – единственное, что мы могли себе позволить. Но теперь все будет по-другому! Мы станем семьей, как раньше. Ты больше ни в чем не будешь нуждаться, а мы с мамой всегда будем рядом.

– Дааа?! – скептически тяну я. – А где вы были, когда я медленно умирала, оставшись совсем одна? Где вы были, когда другие дети издевались надо мной, окунали головой в унитаз, били? Чем занимались вы, когда меня насиловали? Пили чай в этом шикарном доме? За этим круглым дорогим столом? Или, может быть, развлекались в собственной спальне, беззаботно трахаясь, пока меня выворачивало наизнанку от страданий?