Строптивая красавица

Алекс облегченно вздохнул: наконец-то их разговор становится более дружелюбным. Впервые со времени их знакомства он перестал ощущать себя легионером на поле брани. Она может быть очень милой, если захочет, не преминул отметить он, искоса бросая на свою спутницу взгляд. О чудо: она улыбалась! Боже, какой у нее очаровательный рот!

– Что вас рассмешило? – поинтересовался он.

– Просто подумала о ваших сотрудниках. Интересно, как вы пользуетесь их услугами? – Она тихо засмеялась и, копируя с безупречной точностью британские произношение и акцент, сказала: – «Джеймс, закажите мне, пожалуйста, ванну…»

– Браво, мадам! Превосходно! Где моя авторучка? Это нужно непременно записать.

Кэтрин нагнулась и стукнула его по руке. Потом резко выпрямилась, спохватившись, что позволила что-то неподобающее. Он попытался перехватить ее взгляд, но не успел. В ней снова вспыхнул интерес к пейзажу за окном.

Хорошо, что хоть на минуту рассталась со своим панцирем. Вон она какая. Живая, проказливая, сообразительная. Такая Кэтрин очень нравилась ему.

– Смотрите, – сказал он, когда они были в нескольких милях от Кингсбурга. – Видите тот знак? Мы почти приехали. Он показал на большой дорожный указатель со стрелками, надписями и цифрами.

Она опять стала такой напряженной, что, казалось, того и гляди откроет дверцу и выскочит.

– Да вы не бойтесь, – пытался успокоить ее Алекс, – в городке не так много жителей. Тысячи две от силы. Из них только около пяти процентов будут на Мейн-стрит, а там, куда мы с вами пойдем, еще вполовину меньше. Так что, считайте сами, нам встретится всего с полсотни человек. И я готов держать пари, что вам не придется разговаривать более чем с двумя моими знакомыми.

– Вы можете прекратить эти разговоры? – Она замахала на него рукой, как бы приказывая замолчать. – Я абсолютно спокойна, – добавила она, хотя глаза ее так и сверкали от испуга.

Он поспешно закивал.

– Я действительно немного заболтался, несу какую-то чушь.

Уголком глаза он видел, как она намертво вцепилась в ручку. Бедняжка! Может быть, и впрямь нужно было оставить ее дома?

Он попытался представить на минуту ее повседневную жизнь до их встречи, но ему не хватило воображения. Как можно было два года никуда не выезжать, не видеть уличных фонарей, не посещать магазинов?

– Попрошу вас ехать помедленнее, – сказала она. В ее голосе появились хорошо знакомые ему интонации. Она снова стала сама собой. – Вы что, не видите знаков? Читайте: ограничение скорости до пятидесяти пяти.

Алекс едва не вспылил, однако газ сбросил, хотя на спидометре было всего около шестидесяти. Если она чувствует себя лучше, когда кричит на него, то ради Бога.

– Сейчас мы подъедем к молочной. Если хотите, можем остановиться. А потом поедем дальше, в город.

– Нет, – отрезала она.

Можно подумать, что он спрашивал, не желает ли она пройтись по раскаленным углям.

Он ничего не сказал и поехал дальше, читая надписи на вывесках и досках для объявлений. «Настоящая индейская керамика». «Ювелирные изделия ручной работы». «Предметы народного промысла». «Яйца гремучих змей». Наконец они миновали длинное приземистое здание, где находились та самая молочная, антикварный магазинчик и станция обслуживания. Кэтрин так впилась глазами в этот скромный комплекс, словно никогда не видела ничего подобного. Через пять минут показался огромный белый щит, на котором крупными буквами было написано: «Кингсбург».

Кэтрин по-прежнему молчала. Алекс порывался коснуться ее руки, но так и не решился, зная, что это только больше разозлит ее.

Раньше ему были чужды подобные чувства. Нельзя сказать, чтобы он рос домашним, ласковым ребенком. И Линда часто упрекала его за эгоизм и бессердечность. («Противный! Бесчувственный!») А теперь? Он жаждет заботиться о другом существе. Прежде чем кончатся две недели, он выяснит все, что его интересует. Он приручит ее. В этом он готов был поклясться.

Они проехали окраину, где стояло несколько домиков. В пору его детства эти два квартала на Мейн-стрит были центром. А в остальном почти ничего не изменилось. При виде родных мест его захлестнула волна ностальгии. Здесь жила его семья. Здесь, в окружении лавочников всех мастей, домохозяек, учителей и водителей грузовиков, он вырос.

– Вон он, вон он! – воскликнул вдруг Алекс, не заметив, как громко и радостно прозвучал его голос. – Вон он, мой дом. А там «Охотничий домик». Оттуда я таскал пиво, когда мне было двенадцать. – Он показал на двухэтажное кирпичное здание. – А это лавка Иоланды Рейес. – Его палец двинулся дальше, указывая на маленький белый домик, увешанный длинными блестящими гирляндами красного перца. Стручки спускались с карнизов и обвивали стены; перец буквально заполонял выложенный плиткой дворик, где он был развешан правильными рядами на толстых веревках, наподобие белья в день большой стирки.

Алекс притормозил. Кэтрин так и не сумела расслабиться. Он снова видел ее негнущуюся спину, вросшую в сиденье.