Структура и динамика психического

801 Наше сознание отказывается приспосабливаться к этой несомненной истине, пользуясь любой предоставляющейся ему возможностью. Обыкновенно мы «прилипаем» к нашему прошлому и продолжаем пребывать в иллюзии, что по-прежнему молодо выглядим. Быть старым – в высшей степени непопулярно. Никто, похоже, не считает, что не быть в состоянии стареть так же нелепо, как не быть в состоянии вырасти из детских штанишек. Тихий инфантильный мужчина тридцати лет, разумеется, достоин сожаления, зато моложавый семидесятилетний старик разве не восхитителен? И все же оба являются извращенными, начисто лишенными ощущения жизненного стиля психологическими чудовищами. Молодой человек, который не сражается и не покоряет, упустил лучшее в своей молодости, а старик, который не знает, как вслушиваться в тайны ручьев, сбегающих с горных вершин в долины, не ведает смысла – это духовная мумия, не более чем застывший реликт прошлого. Он стоит в стороне от жизни, механически воспроизводя себя вплоть до последней мелочи.

802 Наше относительное долголетие, подтверждаемое материалами современной статистики, – продукт цивилизации. Представители примитивных племен крайне редко достигают престарелого возраста. Приведу пример из личного опыта: когда я наблюдал жизнь примитивных племен Восточной Африки, то видел очень мало мужчин с совершенно седыми волосами, которым могло бы быть за шестьдесят. Но те немногие, что мне встречались, действительно были старыми, казалось даже, что они всегда были такими, настолько полно они ассимилировали свой возраст. Во всех отношениях они являлись именно тем, кем они являлись.

Мы постоянно, только более или менее, являемся тем, кем мы действительно являемся. Словно наше сознание каким-то образом «выскользнуло» из своих естественных корней и с тех пор не знает, как поддерживать ритм, устанавливаемый природой. Создается впечатление, что мы несем наказание за высокомерие сознания, обманным путем заставившего нас поверить, что наше жизненное время – простая иллюзия, в которую могут быть внесены изменения по нашему желанию. (Спрашивается, откуда наше сознание получает свою способность быть столь противоположным природе и что такая его произвольность могла бы означать?)

803 Подобно снаряду, летящему к своей цели, жизнь стремится к смерти. Даже восхождение и расцвет – это лишь ступени и средства для ее достижения. Эта парадоксальная формула является не более чем логическим выводом из того факта, что жизнь стремится к цели и определяется благодаря цели. Я не думаю, что повинен в данном случае в том, что играю силлогизмами. Мы считаем, что у жизни есть цель и смысл на этапе восхождения, почему бы не поступать аналогичным образом и в отношении спуска? Рождение человеческого существа имеет смысл, почему же смерть – нет? В течение двадцати лет и более растущий человек готовится к полному раскрытию своей индивидуальной натуры, почему же пожилому человеку не следует двадцать лет и более подготавливать себя к своей смерти? Разумеется, благодаря расцвету мы чего-то достигли, мы что-то из себя представляем и чем-то обладаем. Но что мы обретаем благодаря смерти?

804 Здесь, хотя этого можно было бы ожидать, я вовсе не собираюсь неожиданно вытащить из своего кармана веру и пригласить читателя сделать то, чего никто не способен сделать – то есть уверовать во что-то. Я должен признаться, что сам никогда так и не смог сделать этого. Поэтому я определенно не буду утверждать сейчас, что мы должны поверить в то, что смерть есть второе рождение, ведущее к продолжению существования по ту сторону. Однако я могу, по крайней мере, упомянуть, что consensus gentium[110] определило взгляд на смерть, ясно выраженный во всех великих религиях мира. Можно было бы даже сказать, что большинство религий – это сложные системы приготовления к смерти, причем до такой степени, что жизнь, в согласии с моей парадоксальной формулировкой, действительно не имеет никакого иного значения, кроме как приготовления к окончательной цели, то есть смерти. В обеих из величайших живых религий, христианстве и буддизме, смысл существования получает окончательное осуществление в его конце.