Структура и смысл: Теория литературы для всех

Параллельно с этим процессом закономерно происходит другой. Изменяется «основная точка отсчета» (термин Т. И. Сильман) в воспроизведении обычного фетовского усадебно-идиллического хронотопа. Из непосредственного переживания он все чаще становится воспоминанием. Настоящее лишь напоминает, свидетельствует о красоте прошлого, уже недоступной, но тем более желанной.

Вот два сходных пейзажа, разделенные сорока пятью годами.

Еще весна, – как будто неземной
Какой-то дух ночным владеет садом.
Иду я молча, – медленно и рядом
Мой темный профиль движется со мной.

Еще аллей не сумрачен приют,

Между ветвей небесный свод синеет,
А я иду – душистый холод веет
В лицо – иду – и соловьи поют.

Несбыточное грезится опять,

Несбыточное в нашем бедном мире,
И грудь вздыхает радостней и шире,
И вновь кого-то хочется обнять.

Придет пора – и скоро, может быть, —

Опять земля взалкает обновиться,
Но это сердце перестанет биться
И ничего не будет уж любить.

(«Еще весна, – как будто неземной…»)

Мысль о конце возникает в этом стихотворении 1847 года легкой тенью на фоне пробудившейся, ликующей природы.

Ночь лазурная смотрит на скошенный луг.
Запах роз под балконом и сена вокруг:
Но зато ль, что отрады не жду впереди, —
Благодарности нет в истомленной груди.

Всё далекий, давнишний мне чудится сад, —

Там и звезды крупней, и сильней аромат,
И ночных благовоний живая волна
Там доходит до сердца, истомы полна.

Точно в нежном дыханьи травы и цветов

С ароматом знакомым доносится зов,
И как будто вот-вот кто-то милый опять
О восторге свиданья готов прошептать.

(«Ночь лазурная смотрит на скошенный луг…»)

Предметные детали, внешняя сторона явлений здесь, в сущности, одинаковы: та же ночь, луна, сад, соловьи… Но планы изображения сменились. В первом стихотворении основная точка отсчета находится в настоящем, тема будущего возникает лишь в последней строфе.

Во втором тексте лирический сюжет практически полностью развертывается в плане прошлого. Этот сад является лишь опорной точкой для скачка в тот далекий, давнишний сад, где все то же и все-таки – иное. Фет словно переговаривается с самим собой.

«Но это сердце перестанет биться…» В мире идиллии тоже умирают. Как и всякого большого поэта, Фета занимает эта тема.

В мрачной балладе «Никогда» (Толстой в связи с ней вспомнил о Жюле Верне, на что Фет обиделся: «Слово Жюль Верн ужасное слово для поэта. Это слово мелькало у меня в голове при самом зарождении стихотворения – и – и не остановило меня»[554]) воображается восстание из домовины на безлюдной, замерзшей земле. Первый человек, Адам, становится здесь и последним обитателем планеты. Привычный фетовский мир – дом, парк, церковь с ветхой колокольней – предстает здесь как «царство смерти», лишенным красок и звуков, зимних птиц и мошек на снегу. И потому герой возвращает билет:

Куда идти, где некого обнять,
Там, где в пространстве затерялось время?
Вернись же, смерть, поторопись принять
Последней жизни роковое бремя.
А ты, застывший труп земли, лети,
Неся мой труп по вечному пути!

Возвращаясь из будущего («Не забудьте, что это уже эпос, сказка…» – предупреждал Фет Толстого[555]), Фет и в конце жизни оставался «Рейхенбахом», не верующим в грядущее воскресение.