Структура художественного текста

Эквивалентными оказываются не только глаголы «быть – жить – выть – плыть», но и обстоятельственные группы: «Бедлам нелюдей – волки площадей – акулы долин… вниз по теченью спин». Однако эквивалентность не только подчеркивает семантическое равенство («нелюди – волки – акулы» воспринимается как синонимический ряд), но и выделяет различие. «Бедлам нелюдей» в сопоставлении с «волками площадей» выделяет ряд семантических дифференциаций:

мир безумный – мир хищный

нелюди – антилюди.

Не случайно в первом случае мы имеем дело с обстоятельством места, а во втором – образа действия. Вторая группа выделяет семантику злой активности. Синонимический повтор «волки площадей – акулы долин» выделяет новую архисему «хищники городов и сел», а в зримом плане метафоры – то, что общего у акулы и волка — зубы (произведенный нами на ряде семинарских занятий в Тартуском университете опрос: «Как вы зрительно представляете этот образ?» – в 80 процентах случаев подтвердил возникновение ассоциации с зубами).

Но далее выделяется дифференцирующая группа: рядом с акулами появляется «теченье спин», вниз по которому автор отказывается плыть. Если прежде отказ означал нежелание быть волком среди волков, то тут – течением, по которому плывут акулы, безликостью (теченье спин), поощряющей хищную активность. Но, поскольку все эти характеристики уравнены с универсальным «быть», создается модель мира, не дающая никаких иных возможностей бытия.

Это делает все четыре повтора «отказываюсь – отказываюсь – отказываюсь – отказываюсь» взаимно неравными. Они отличаются по объему (количественному и качественному) отказа: первое можно сравнить с обобщающим словом при перечислении, а остальные – с самим перечислением (по схеме «все: и то, и то, и то»).

Текст членится и на более крупные сегменты, коснуться которых необходимо для понимания семантики последнего слова стихотворения – «отказ».

Первые две строфы дают противопоставление «поэт – мир». Но противопоставление это дано с какой-то третьей, объективной, точки зрения, наблюдающей оба смысловых центра извне. Не случайно старательное уклонение от личных форм глагола, равно как и наличие вообще безглагольных односоставных синтаксических структур.

В двух последующих строфах появляется структурно выраженное «я» в качестве семантического центра текста. Правда, оно дано не в форме личного местоимения, а глаголом первого лица. Тем самым сохраняется градационный резерв для еще большей степени выраженности первого лица. Но понять, что такое «я» этого текста, можно только проследив, что́ ему противопоставляется.

В первом отрезке даются в одном ряду относительно точки зрения повествования «слезы на глазах (субъект) – мир – Творец». Вторые два построены на противопоставлении «я» – «мир». Творец не упоминается.

Заключительная последняя строфа все сводит к основной антитезе «я – Творец». Последний полностью отождествлен с миром. Характерно введение диалогической формы «я – ты». Однако, строя парадигму понятия «я», противопоставленного ему «ты», а также структуры их отношений, мы можем сделать любопытные наблюдения над семантикой этих композиционных центров текста. Если до сих пор мы наблюдали нарастание выраженности «я» и противопоставленности его миру, то теперь происходит его расслоение. В «я» выделяется некоторая сторона, которая связывается с чувством, материальностью. То, что слух и зрение здесь только метонимия, вытекает из уравнивания противоположных стилевых характеристик: грубого «дыры ушные» и высокого «вещие глаза». Конечно, речь идет не о том, что слух принадлежит к более низкой сфере, чем зрение. Смысл иной: «От высокого до низкого, от слуха до зрения – все, что во мне служит окном в мир, мне не нужно». То, что во мне что-то может быть мне не нужно, свидетельствует о раздвоении этого «я». Одна часть его отождествляется с той парадигмой, в которую творец, его безумный мир, мое зрение и слух, сама я как часть мира входят в качестве манифестирующих форм. Другая – составляет вторую парадигму, которая определяется негативно, через отказы, как противопоставление свойствам первой.

Но если материальная природа «я» вводит этот образ в мир Творца, то и отказ – самоуничтожение – приобретает характер не только богоборчества, но и богоубийства. Именно это делает анализируемый текст одним из самых резких осуждений бога человеком в русской поэзии и придает особую семантическую весомость заключительному стиху:

Ответ один – отказ.

Аллитерация и изометричность уравнивают все три слова, превращая их как бы в одно слово с комплексным значением возражения миру и богу, единственности (наличие каких-либо иных возможностей исключается) и полной негативности. Индивидуальное проявляется с наибольшей полнотой в несуществовании.