Структуры повседневности: возможное и невозможное

В итоге, видимо, не случайно общая панорама исторических событий XV–XVIII вв., пусть даже по преимуществу событий экономических, оказалась существенно обедненной. Последовательность мировой истории предстает в заключительном томе в виде перехода главенства от одного экономического региона — économies-mondes — к другому. Генуя, Венеция, Ганза, Антверпен, Амстердам, главенство голландское, английское, национальные рынки, промышленная революция и экономический рост — вот и все герои этого тома. Они представлены интересно, во многом очень интересно, некоторые из них, как, например, économies-mondes, впервые так полно, жизненно. И вместе с тем мировая история выглядит здесь все-таки однобоко. Она была в этот период более насыщенной, извилистой, разнообразной и в то же время более человечной.

Мы указали лишь на некоторые спорные и ошибочные, с нашей точки зрения, положения Ф. Броделя. Читатель обратит, очевидно, внимание и на другие. Но иную ситуацию было бы трудно себе представить. Задача, которую пытался решить Ф. Бродель, — поистине грандиозна. На многих дорогах и тропах исследования автор был первопроходцем, порой, наверное, было просто трудно справиться с огромным материалом, в каждом отдельном случае одинаково тщательно систематизировать и осмыслить его. Но путь все-таки пройден, и мы имеем перед собой три тома работы Ф. Броделя, о которой можем с полным основанием сказать: это крупное событие в мировой исторической науке и значительное приращение исторического знания. И в этом смысле работа Ф. Броделя представляет большой интерес и будет весьма полезной для советского читателя.

Афанасьев Ю. Н.

К советскому читателю

То, что эта объемистая книга — «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» — переводится на русский язык, для меня и честь и радость. Я ожидаю множества критических замечаний по ее поводу, но и немалой доли согласия с нею. Единственное, о чем я сожалею, и глубоко сожалею, так это о том, что, увы, нет больше среди нас моих друзей, советских историков — А. А. Губера, Б. Ф. Поршнева, Э. А. Желубовской, М. М. Штранге, А. 3. Манфреда, — которые бы поделились со мною своими мыслями и замечаниями. Им я и посвящаю ныне перевод этой книги на русский язык.

Что же касается читателя, не специалиста-историка, то ему, я полагаю, потребуется определенное усилие, чтобы увидеть, из каких предварительных посылок исходят мои наблюдения и мои умозаключения, и в особености что означает для меня, так сказать, глобальная история, подкрепляемая всеми науками о человеке, которые все более ниспровергают старинные правила нашей профессии. То есть история, обретающая весь свой смысл только тогда, когда она рассматривается на вертикальном срезе: от повседневной жизни на уровне земли и до успехов, до достижений (и несправедливостей) общественной надстройки.

Я советую читателю поначалу довериться мне, дабы проследить мою мысль в ее развитии. Это позволит ему по завершении долгого чтения успешнее оспаривать мое видение фактов и мои выводы. Ведь коль скоро история — дочь своего времени, а значит, общества, в котором она создается, то вполне очевидно, что, когда изменяется первоначальная, исходная точка зрения, возникают и контрастные, противостоящие друг другу взгляды. Советское общество, советская историческая наука не совпадают с обществом, в котором я прожил жизнь, с той историей, основы которой были заложены с 1929 г. в журнале «Анналы» Марком Блоком и Люсьеном Февром, на мой взгляд, величайшими французскими историками этого столетия. А я хотел быть их наследником.

Мне бы хотелось также (хоть это и значит требовать слишком многого), чтобы читатель отдавал себе отчет в том, что для меня не только различные науки о человеке «расшатывают» историю, но и она в свою очередь в силу достаточно логичной ответной реакции «расшатывает» их. В самом деле, лишь история способна объединить все науки о человеке, помочь им связать воедино их объяснения, наметить некую междисциплинарную общественную науку. Я много потрудился ради такой науки, разумеется не добившись полного успеха и чаще всего не сумев убедить своих современников. Но я хочу сказать, что общественные науки, по моему мнению, не могут дать плодотворных результатов, если исходят только из настоящего, которого недостаточно для их построения. Они должны вновь обрести и использовать историческое измерение. Вне его не может быть успеха!

Во всяком случае, я надеюсь, что читатель, согласится он с ходом моих мыслей или нет, будет по крайней мере увлечен теми примерами и картинами, какие я ему предлагаю. Наблюдение в «чистом виде» — это зрелище, доставляющее радость просто тем, что видишь, воображаешь, понимаешь прошлое. Сам я получил большое удовольствие, открывая его в архивах по всей Европе, в частности в Москве, когда читал великолепные отчеты русских консулов первой половины XVIII в. Желаю тем, кому предназначается данный перевод, — огромной аудитории советской интеллигенции — хотя бы отчасти разделить это удовольствие.