Струна

И еще, в отличие от Столицы, стояла невозможная, абсолютная тишина. Ни лязга трамваев, ни гудков машин, ни льющейся из окон музыки… Первобытное безмолвие, точь-в-точь как на лунном поле. Лунное поле… Я попытался выбросить его из головы, но не смог. В безмолвном воздухе, как и тогда, дрожала невидимыми нитями тревога. Еще несколько минут назад все было иначе. А потом что-то вдруг поломалось, и тишина начала набухать, наполняться темной, готовой взорваться тяжестью.

И взорвалось.

В первую секунду я даже и не понял, что это крик. Но потом ударило по мозгам — детский отчаянный вопль, почти визг, наполненный болью и ужасом.

Проклятая нога! Неловко загребая снег, я бежал к черным — куда чернее неба — руинам стройки и матерился на бегу. Ни раньше, ни позже — именно сейчас горячо и весело выплеснулась боль, почти такая же, как и в ту октябрьскую ночь.

Спасительная боль.

Однако железные челюсти работали не в полную силу — я вполне мог бежать, хоть и стреляло при каждом скачке острыми вспышками, отдавалось в мозгу.

Крик не утихал — он то прерывался, то вновь оглашал окрестности, но, ясное дело, никого здесь не нашлось кроме меня — случайного гуляющего идиота.

А идиоту опять зачем-то приспичило искать приключений на свою битую задницу. А тут еще стройка… Не загреметь бы, не добравшись до цели.

Так… Вот и добежал все-таки. Два силуэта на почти черном снегу, меж двух штабелей огромных стальных балок. Большой силуэт и маленький.

Мужчина в короткой, но плотной куртке, вязанной шапочке. Тащит куда-то вглубь стройки, в беспорядочные джунгли бетонных плит извивающуюся детскую фигурку. Я даже и не понял, мальчик то был или девочка.

— Пусти-и-те меня! Пу-у-стите! — захлебывался плачем ребенок.

Так… Ситуация не оставляла вариантов. И полностью подтверждала слухи, циркулирующие по городу вот уже с месяц.

— Притормози, мужик! — негромко, но отчетливо выдохнул я морозный воздух. Отчетливо несло помоечной гнилью.

Мужчина дернулся и мгновенно подобрался. Косой, брошенный исподлобья взгляд. Не выпуская ребенка, он быстро завел его за спину и процедил:

— Гуляй, дядя. У нас тут свои… разборочки.

— Твой, что ли, пацан? — поинтересовался я, подходя вплотную.

— Да блин, бумажник у меня вынул, гаденыш! — сейчас мужик держался уже уверенней. Тем более, мой затрапезный вид явно не внушал ему опасений. — Едва догнал. В ментовку вон волоку… Так что не боись, все путем.

Ну-ну, баранки гну. Шито не то что белыми нитками — пеньковыми канатами. Даже подзаборного алканавта отфутболить — и то не катит.

— Всякое, знаешь ли, бывает, мужик, — отозвался я. — Может, и путем, а может, и не путем. Или не тем путем. А потому давай-ка втроем до отделения прогуляемся, там и разъясним… Да и тебе все одно легче, подмогну тащить, ежели что…

Ничего более глупого я родить не мог. Беспаспортный бродяга намеревается разбираться в мусарне с приличного вида господином, у коего документы, надо полагать, в идеальном порядке. После чего бродяга помещается в обезьянник с последующей перспективой отправиться в приемник-распределитель. Дубинки подразумеваются.

Но прав был Коржик, гнилой я интеллигент, настоящей и жизни не нюхавший. Нет чтобы сразу влепить дяде по загривку… зачем-то разговоры завел.

— Ты не понял, козел? — ощерился мужик. В лунном свете блеснули металлические зубы. Так-так…

Пацаненок за его спиной судорожно всхлипывал — видно, ему уже не хватало дыхания на крик. Все, кончилось время слов.

Я схватил мужика за руку. Вернее, попытался схватить. Со змеиной ловкостью тот увернулся, отступил назад. Миг — и левой рукой он держит за горло мальчишку, загораживаясь им, а в правой — в правой у него скалится нож. Лезвием почти упирается пацану в бок.

— Тебе же сказали, козел — гуляй, — хмуро бросил мужик. — И мальчик целее будет, и ты…

Никогда я не увлекался модными ныне восточными единоборствами, да и в армии тихо отслужил два года в войсках связи, ничему такому не учили… Единственные мои козыри — это рост и вес, но я понимал, как мало они сейчас значат. Мужик был хоть и меньше меня габаритами, но жилистый и явно не «чайник». Достаточно взглянуть, как он держал нож. Короткий клинок не оставался неподвижным, нет. Он прямо-таки плясал в цепких пальцах, вычерчивая сложные фигуры… Приходилось мне слышать о таком.

И чего теперь делать? Прыгать нельзя, загубишь ребенка… Напугать? Чем же эту тварь напугаешь? Ну помогите же хоть кто-нибудь! Ну неужели действительно там нет никого, кроме математически строго очерченного лунного серпа? Внешняя дуга — окружность, внутренняя — эллипс.

— Слышь, дядя, а куда направлены ветви параболы с положительным дискриминантом?

— А? — зрачки мужика метнулись, и я получил необходимую секунду. Падая… блин, на больную-то ногу! — я все же сумел другой ногой врезать ему под коленную чашечку, и тут же, дико боясь потерять темп, обеими руками вцепился в сжимавшую нож кисть, резко повернул… Все-таки силой меня природа не обидела. Послышался отчетливый хруст, и крик, в котором боль и досада слились в единую смесь. Гремучую.