Читаем Струны памяти полностью

ШУТИК И ШУТИХА

А изба та стоит на веселом месте: по правую руку от нее магазин, подле которого частенько собираются мужики да бабы, судачат о трудодне, ругаются, а по левую — просторный, в шесть окон, забранных серыми, конопатыми от мушиных следов стеклинами, с широкой плахою, придавившей низкое, полуистлевшее крыльцо, клуб, куда потемну стекаются парни и девки, а нередко и неутешные вдовы, махнувшие рукою на постылую жизнь. Принадлежит та изба старикам Шутиковым, а зовут их… Нет, я не знаю, как зовут их. И только ли я?.. Уверен, обеги всю деревню, поспрошай, одно и услышишь: Шутик да Шутиха… Старик, значит, Шутик, а старуха — Шутиха… И, что приятно, они прямо-таки срослись с этой фамилией, назови их как-то по-другому, ну, положим, Ивановыми или Петровыми — все, пиши пропало, потеряются люди… И еще приятно, что так бывает, оказывается, не только в литературе (взять хотя бы Гоголя, есть у него и Коробочка, и Плюшкин… проходили недавно, не забыл еще), а и в жизни. Это я понял первый, на уроке. Учительница спрашивает: «А знаете ли, почему Коробочка?..» Чего проще! Тянет к себе, оттого и Коробочка… Но скажите, пожалуйста, отчего Шутиковы?.. Тяну руку, спрашиваю. Учительница вздыхает: «Опять ты за свое?..» Но пацаны, слава богу, не обучены охать да ахать, смекнули, и вот уж говорят что-то, перебивая друг друга, вспоминают пригодное к случаю и, наконец, решают, что Шутиковы из того же ряду, откуда Коробочка и Плюшкин, только побледнее. Ну, а потом начинают уговаривать учительницу, чтобы она согласилась с ними. Она туда-сюда, хотела вызвать кого-то к доске, не получилось. Едва дождалась, когда кончится урок, и за дверь… А пацаны ко мне: молодец, не промахнулся, угодил в самую середку, а то иди к доске, выкручивайся… Скучно!

Закинув на спину сумку, выхожу с пацанами из класса, а на школьном дворе (надо же!) Шутик… весь белый, борода едва не до пупа, глаза серые, бойкие, чудится: все-то приметят, заглянут в самую душу… В нерешительности останавливаюсь, норовлю убежать, да где там!.. — пацаны подталкивают в спину:

— Вон он твой… глянь-ка!.. Коробочка! — хохочут, черти…

Делать нечего, подхожу, здороваюсь…

— Ну, ну, — говорит. — А чего невеселый-то и глаза прячешь?..

— Какое уж веселье! — восклицаю и дерзко оглядываю пацанов. — Они-то, дружки мои, приятели, знаете, что натворили?.. — Пацаны, чую, насторожились, а мне того и надо, говорю едва ли не торжественно: — Записали тебя в герои, ну, в те, которые вышли из книжек. Каково, а?..

Пацаны, замечаю краем глаза, делают шаг назад, готовые в любую секунду сорваться с места: Шутик шутить не любит, при случае и палкой может огреть, вон она в руке у него, не расстается с нею, вроде тросточки… Правда, не припомню, чтобы он опирался на нее при ходьбе, все еще легко ходит, бойко, а палку чаще под мышками держит… Но ладно!..

— Ишь, выдумали! — говорю, показывая на пацанов. — Стыд потеряли. Черти полосатые!..

— Сразу и черти, — не соглашается Шутик. — Я, может статься, кхы… кхы… и есть этот самый… ну, герой-то…

— Ты геро-о-ой?.. — Сумка падает в снег, левый глаз вдруг начинает чесаться, тру его варежкой. А пацаны (чего уж там!..) довольны, разом отодвинули меня в сторону, окружили Шутика, кричат, перебивая друг друга:

— Герой! А то как же!..

Не по мне долго удивляться, и вот уж, расталкивая пацанов, подхожу к Шутику, говорю:

— А рассказал бы ты, дед, про свое геройство? Небось интересно!

— Почему бы и не рассказать?.. — задумывается, перебирает руками палку: — А, ладно, — говорит наконец. — Пошли до моего дому.

Не все пацаны любознательны. Если мне не изменяет память, втроем двигаемся за Шутиком, по дороге спрашиваю:

— А чего же, дед, коль ты такой герой, хозяйство-то не завел? Во дворе, небось, пусто?..

— Пусто, — кивает головою Шутик. — Все недосуг, паря… Было время, на мировую революцию курс держал, а потом на социализм. Тут, брат, не до личного хозяйства!..

Изба у Шутика старая-престарая, и бревна кое-где, по самому низу, повылазили, а под окошками, из пазов, торчат разноцветные тряпки, и ленточки от них падают на завалинку. Мало на деревне ладных домов, но уж и другой такой избы тоже нету. Не зря, поди, мужики-балагуры прозвище ей дали сказочное: избушка на курьих ножках… И впрямь на ножках… Завалинка-то по самому центру поднята, а уж ближе к углам — щели, и ветер гуляет в тех щелях, а не то одурелая собака забьется на ночь…

Шутик открывает калитку, придерживая ее рукой, иначе нельзя: рассыплется — не соберешь… Проходите, говорит, гостями будете, говорит, а сам с опаской поглядывает на дверь, что висит, латаная, над низким крыльцом, на который падает избяной дух. Сеней нету. Еще дед Шутика, по слухам, большой вольнодумец, прибывший в нашу деревню с Вологды, отчаявшись сыскать у соседей лошадь, пустил их на дрова.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Проза / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези
Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Сибирь
Сибирь

На французском языке Sibérie, а на русском — Сибирь. Это название небольшого монгольского царства, уничтоженного русскими после победы в 1552 году Ивана Грозного над татарами Казани. Символ и начало завоевания и колонизации Сибири, длившейся веками. Географически расположенная в Азии, Сибирь принадлежит Европе по своей истории и цивилизации. Европа не кончается на Урале.Я рассказываю об этом день за днём, а перед моими глазами простираются леса, покинутые деревни, большие реки, города-гиганты и монументальные вокзалы.Весна неожиданно проявляется на трассе бывших ГУЛАГов. И Транссибирский экспресс толкает Европу перед собой на протяжении 10 тысяч километров и 9 часовых поясов. «Сибирь! Сибирь!» — выстукивают колёса.

Анна Васильевна Присяжная , Георгий Мокеевич Марков , Даниэль Сальнав , Марина Ивановна Цветаева , Марина Цветаева

Поэзия / Поэзия / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Стихи и поэзия