Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Но в конце 1870-х годов Маркс и Энгельс изменили свое мнение. Изучая получаемую от российских корреспондентов экономическую и статистическую литературу, они убедились, что идея особого пути — не просто выражение национальной гордости, а результат серьезнейших попыток совладать с экономикой, которая в корне отличается от английской. И тогда они начали размышлять над возможностью существования разных типов экономик (в частности, об «азиатском» способе производства) и различных моделей экономического развития. Для подобной смены позиции были основания и политического характера. В конце 1870-х в Западной Европе наступило затишье. После того как Парижская коммуна стала достоянием истории, исчезли радужные надежды, которые Маркс и Энгельс возлагали на надвигавшуюся социальную революцию: Запад явно склонялся в сторону постепенной мирной эволюции. Бурлила одна Россия. Начиная с 1874 года и первой кампании «хождения в народ», российская молодежь становилась все более радикализированной, вовлекая правительство империи во все более напряженное противоборство. В 1878-79 годах начались террористические акции социалистов-революционеров. Удивительная смелость народовольцев, их умение действовать вопреки усилиям имперской полиции, а также их способность оспаривать власть шаткого самодержавия вызвали у Маркса и Энгельса такой восторг, что они немедленно отбросили свои прежние возражения против социалистической версии панславизма. В 1877 году в открытом письме к Михайловскому Маркс отказался от приписываемой ему Михайловским точки зрения, согласно которой все страны должны повторить экономический опыт Запада. Он допускал, что с 1861 года Россия двигалась по направлению к капитализму и что в случае, если бы он прижился там, ничто не смогло бы предотвратить его обычных последствий. Но, как теперь считал Маркс, только следствия капитализма неизбежны, сам же по себе его триумф вовсе не неизбежен. И нет такого закона исторического развития, согласно которому Россия обязана копировать Запад. «Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 года, — резюмировал он, — то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя»[80]. Этим «если» Маркс, фактически, всю силу своего авторитета отдал сторонникам «особого пути», сражающимся против российских либералов.

Еще раз высказаться по этому вопросу Маркс был вынужден четыре года спустя, когда Вера Засулич, разочаровавшись в терроризме и будучи готовой превратиться в социал-демократа, попросила его дать окончательный вердикт по поводу будущего общины и теории особого пути. В коротком ответном письме Маркс ограничился констатацией, что крестьянские общины действительно могут стать «точкой опоры социального возрождения России» при условии, что им будет обеспечено нормальное развитие и защита от «тлетворных влияний»[81]. Он не объясняет, почему он убежден в этом, но причины этой убежденности содержатся в трех черновых набросках к письму. В них Маркс в гораздо большей степени, чем когда-либо ранее, соглашается с возможностью и даже вероятностью некапиталистического пути России к социализму: «С точки зрения исторической, единственный серьезный аргумент, который приводится в доказательство неизбежного разложения общины русских крестьян, состоит в следующем:

Обращаясь к далекому прошлому, мы встречаем в Западной Европе повсюду общинную собственность более или менее архаического типа; вместе с прогрессом общества она повсюду исчезла. Почему же избегнет она этой участи в одной только России?

Отвечаю: потому что в России, благодаря исключительному стечению обстоятельств, сельская община, еще существующая в национальном масштабе, может постепенно освободиться от своих первобытных черт и развиваться непосредственно как элемент коллективного производства в национальном масштабе. Именно благодаря тому, что она является современницей капиталистического производства, она может усвоить его положительные достижения, не проходя через все его ужасные перипетии. Россия живет не изолированно от современного мира; вместе с тем она не является, подобно Ост-Индии, добычей чужеземного завоевателя.

Если бы русские поклонники капиталистической системы стали отрицать теоретическую возможность подобной эволюции, я спросил бы их: разве для того, чтобы ввести у себя машины, пароходы, железные дороги и т. п., Россия должна была подобно Западу пройти через долгий инкубационный период развития машинного производства? Пусть заодно они объяснят мне, как это им удалось сразу ввести у себя весь механизм обмена (банки, кредитные общества и т. п.), выработка которого потребовала на Западе целых веков?