Сцены частной и общественной жизни животных

С той поры я оставил Животных ради Людей: сии последние куда лучше… на вкус, не говоря уже о том, что они наши природные враги. Я не замедлил приобрести среди собратьев лестную репутацию храбреца и сибарита. Я царил на всех их празднествах, председательствовал на всех их пирах; берега Нила нередко становились свидетелями наших гастрономических собраний и оглашались звуками наших песен:

Кто знает толк в еде, достоин вечной славы,
На весь Восток, друзья, закатим щедрый пир:
Мы челюсти сомкнем и умертвим ораву
Неверных, верных – целый мир.

Гордится Человек над Ящерами властью

И мнит, что их себе навеки подчинил,
Забыв, насколько он бессилен перед пастью,
Которой славен Крокодил.

Мы сыты, коли он бросается в сраженья,

А если нас решит оружьем истребить,
Зубами лязгнем мы: на это наше мненье
Он не найдет, что возразить.

Нас Люди не едят, а мы к ним пристрастились:

Заклятым мы врагом не против закусить.
Они же в оны дни нам, как богам, молились,
Просили их грехи простить.

В начале луны Баби-эль Алуэля, в год по хиждре 1213-й[204], иначе говоря 3 термидора VII года, иначе говоря 21 июля 1798 года, я дремал на ложе из тростника, как вдруг раздался непривычный грохот. Облака пыли вздымались над деревней Эмбабех, и две армии шли одна на другую: с одной стороны были арабы, мамелюки в золоченых доспехах, кяхьясы[205], беи верхом на великолепных жеребцах, эскадроны, сверкавшие на солнце; с другой – иностранные солдаты в черных фетровых шляпах с красным плюмажем, в синих мундирах и белых запачканных панталонах. Беем франкской армии были бледный тощий Человечек небольшого роста, и я пожалел Людей, согласных повиноваться хилому существу, которого Крокодилу хватило бы на один зубок.

Маленький Человечек произнес несколько слов и указал пальцем на вершину Пирамид[206]. Солдаты подняли глаза, не увидели ничего интересного, но, кажется, пришли в большое воодушевление. Они двинулись на противника в таком образцовом порядке, как будто были скованы одной цепью, и в мгновение ока арабы и мамелюки, беи и кяхьясы кинулись бежать в сторону Бельбеиса[207] или бросились в воду Нила. У нас в тот день был пир горой.

Сначала мы желали успеха нашим поставщикам франкам, но вскоре их присутствие сделалось нам в тягость. Эти суматошные пришельцы с Запада покрыли землю войсками, а Нил – лодками и кораблями. Их инженеры, получившие приказ проложить по нашей земле каналы, принялись плавать взад-вперед, измерять глубину и ширину реки и вскоре выжили Крокодилов из родных вод. Я покинул прежнюю свою резиденцию и перебрался в Саид, подле развалин Фив и Луксора. Там я долго наслаждался счастьем: прогуливался по-хозяйски во дворцах Сезостриса[208], изучал иероглифы, в которых – точно так же как и европейские ученые – не понимал ровно ничего[209], спал, ел, развлекался с друзьями (употребляю это слово за неимением более точных). Пришельцев с Запада я вновь увидел лишь по прошествии долгих лет; они явились в Луксор, выбрали из пяти сотен гигантских колонн одну, довольно уродливую, и с помощью кабестанов, веревок и машин притащили ее на борт корабля, бросившего якорь в Ниле. Говорят, что эта колонна, бывшая некогда лишь одним из многочисленных украшений египетского храма, сегодня украшает прекраснейшую площадь в Европе, а вокруг располагаются фонтаны, в которых воды не достало бы даже на то, чтобы искупать юного Каймана[210]. Все востоковеды тщетно пытались расшифровать надпись, сделанную на этом памятнике. Хотя я не слишком сведущ в Шампольоновой науке, осмелюсь предположить, что там выбито не что иное, как ряд афоризмов для сведения Крокодилов, а судя по поведению нынешних властей, могу предположить, что они хотя бы отчасти проникли в эту тайну.

Среди прочих максим там можно прочесть следующее:

Сытная да будет еда
Тебе дороже всего.

Эгоистом оставайся всегда,

Люби себя одного.

Обелиска не бери никогда

Хоть силой, хоть в дар от кого.

На два мильона наживешь вреда,

Коль украдешь его[211].