Сцены из провинциальной жизни

Он знает, что в эту минуту, в доме с протекающей крышей в Идаз-Велли, свернувшись под вонючим одеялом в своем блейзере, Эдди думает о нем. В темноте глаза Эдди — две желтые щели. Одно он знает наверняка: от Эдди ему не будет пощады.

11

За пределами круга родственников они мало с кем общаются. В тех случаях, когда в дом приходят чужие, они с братом поспешно удирают, точно дикие животные, а потом прокрадываются обратно, чтобы затаиться и подслушивать. Они проделали дырочки в потолке, так что могут забраться на чердак и заглядывать в гостиную сверху. Мама смущается от их шарканья. «Это просто дети играют», — объясняет она с натянутой улыбкой.

Он избегает светской беседы, потому что формулы вежливости: «Как поживаешь?», «Как тебе нравится в школе?» — ставят его в тупик. Не зная правильных ответов, он что-то мямлит, запинаясь, как дурачок. Но в конечном счете он не стыдится своей дикости, своего неприятия условностей светской болтовни.

— Разве ты не можешь быть просто нормальным? — спрашивает мать.

— Я ненавижу нормальных людей, — отвечает он с жаром.

— Я ненавижу нормальных людей, — вторит ему брат. Брату семь. У него всегда напряженная, нервная улыбка, в школе его иногда рвет без видимых причин, и тогда приходится уводить его домой.

Вместо друзей у них семья. Семья матери — это единственные люди на свете, которые более или менее принимают его таким, как он есть. Они принимают его — грубого, необщительного, эксцентричного — не только потому, что в противном случае не смогут ездить к ним в гости, но и потому, что их тоже воспитали дикими и грубыми. А вот семья отца не одобряет и его самого, и то, как воспитывает его мать. В их обществе он чувствует себя скованно, как только ему удается сбежать, он начинает высмеивать светские банальности («En hoe gaan dit met jou mammie? En met jou broer? Dis goed, dis goed!» — «Как поживает твоя мама? Твой брат? Хорошо!»). Однако этого не избежать: без участия в их ритуалах нельзя гостить на ферме. Итак, корчась от смущения, презирая себя за малодушие, он сдается. «Dit gaan goed, — говорит он. — Dit gaan goed met ons almal» («У нас все прекрасно»).

Он знает, что отец на стороне своей семьи, против него. Это один из способов отца отплатить матери. Он холодеет при мысли о той жизни, которая была бы у него, если бы в доме правил отец, — жизни с дурацкими скучными формулами вежливости, он был бы тогда, как все. Его мать — единственная, кто стоит между ним и тем существованием, которое он бы не вынес. Так что, хотя она раздражает его тем, что медленно соображает, он цепляется за нее как за единственную защитницу. Он ее сын, а не сын отца. Он ненавидит отца и питает к нему отвращение. Он не забудет, как два года назад, когда мать в первый и единственный раз «спустила» на него отца, как спускают с цепи собаку («Я дошла до предела, я больше не могу это выдержать!»), глаза отца сверкали синим пламенем ярости, и он тряс его и шлепал рукой.

Он непременно должен ездить на ферму, потому что нет места на земле, которое он любит больше. Его любовь к матери сложная, а любовь к ферме простая. Однако сколько он себя помнит, к этой любви примешивалась боль. Он может гостить на ферме, но никогда не будет там жить. Ферма — это не его дом, он всегда будет там лишь гостем, беспокойным гостем. Даже теперь, день за днем, ферма и он следуют разными путями, отдаляясь друг от друга, а не сближаясь. Однажды ферма совсем уйдет, исчезнет, он уже скорбит об этой потере.

Ферма принадлежала его деду, но дед умер, и она перешла к дяде Сону, старшему брату отца. Сон, единственный из всех, обладал способностями к фермерству, остальные братья и сестры слишком охотно сбежали в город. И тем не менее им кажется, что ферма, на которой они выросли, все еще их собственная. По крайней мере раз в год, а иногда и два, отец ездит на ферму и берет его с собой.

Ферма называется «Вулфонтейн», «Птичий фонтан». Он любит там каждый камень, каждый куст, каждую травинку, любит птиц, от которых пошло название фермы, птиц, которые с наступлением сумерек тысячами собираются на деревьях вокруг фонтана, перекликаясь, взъерошивая перья и устраиваясь на ночь. Невероятно, чтобы кто-нибудь мог любить ферму так, как он. Но ему нельзя говорить о своей любви — не только потому, что нормальные люди не говорят о таких вещах, но и потому, что признаться в этом значило бы предать мать. Это было бы предательством: ведь она тоже выросла на далекой ферме, о которой говорит с любовью и тоской, но не может туда вернуться, потому что ферма продана чужим людям, а еще дело в том, что ей не очень-то рады на этой ферме, Вулфонтейн.