Сцены из провинциальной жизни

— Зачем барашкам отрезают хвосты? — спрашивает он свою мать.

— Потому что иначе у них под хвостом заведутся мясные мухи, — отвечает мать.

Оба притворяются, оба знают, о чем на самом деле этот вопрос.

Однажды Рос позволяет ему подержать свой карманный нож, показывает, как легко он разрезает волос. Волос не гнется, а просто распадается на две части при малейшем прикосновении лезвия. Рос каждый день точит нож, поплевывая на точильный камень, проводя по нему лезвием вперед и назад, легко, едва касаясь. От лезвия осталось совсем немного: ведь его все время точат, потом им режут, режут — и снова точат. То же самое и с лопатой Роса: он так давно ею пользуется, так часто точит, что осталось всего один-два дюйма стали. Дерево рукоятки гладкое и черное от многолетнего пота.

— Тебе не следует на это смотреть, — говорит мама после одного из пятничных забоев.

— Почему?

— Просто не следует.

— Но мне хочется.

И он уходит смотреть, как Рос закрепляет колышком шкуру и посыпает ее каменной солью.

Ему нравится смотреть, как работают Рос, Фрик и его дядя. Чтобы извлечь всю выгоду от высоких цен на шерсть, Сон хочет завести на ферме еще больше овец. Но поскольку все эти годы дожди идут так редко, вельд превратился в пустыню, трава и кусты объедены под корень. Поэтому он начинает заново огораживать всю ферму, разбив ее на меньшие лагеря, чтобы овец можно было переводить из одного лагеря в другой, давая вельду время отдохнуть. Он, Рос и Фрик каждый день вбивают столбы в твердую, как скала, землю, натягивают проволоку — туго, как тетиву, — и закрепляют ее.

Дядя Сон всегда обращается с ним ласково, но он знает, что на самом деле дядя его не любит. Откуда он это знает? По беспокойному взгляду Сона, когда он попадается на глаза, по неестественному тону. Если бы Сон действительно его любил, он бы вел себя с ним так же непринужденно и бесцеремонно, как с Росом и Фриком. Но Сон всегда старается говорить с ним только по-английски, даже если он отвечает на африкаанс. Для обоих это стало делом чести, и они не знают, как выбраться из этой ловушки.

Он говорит себе, что в этой неприязни нет ничего личного, что все дело в том, что он, сын младшего брата Сона, старше, чем сын самого Сона, который еще младенец. Но он боится, что у этого чувства более глубокие корни, что Сон осуждает его, потому что он отдал свою преданность не отцу, а матери, чужой в их семье, а еще потому, что он не открытый, не честный и не правдивый.

Если бы он мог выбирать, кому быть его отцом, — своему собственному отцу или Сону — он выбрал бы Сона, несмотря на то что тогда безвозвратно стал бы африканером и пришлось бы провести годы в чистилище учебного пансиона для африканеров, как всем фермерским детям, прежде чем ему позволили бы вернуться на ферму.

Возможно, это более глубокая причина, почему Сон не любит его: он смутно чувствует, что этот странный ребенок претендует на него, и противится этому, как мужчина, который стряхивает с себя цепляющегося за него малыша.

Он все время наблюдает за Соном, восхищаясь, как мастерски он все делает — от лечения больного животного до починки ветряного насоса. Взглянув на овцу, Сон может определить не только ее возраст и родословную, не только сорт шерсти, которую она даст, но и вкус каждой части ее тела. Он может выбрать овцу для убоя, прикинув, что ее ребра подходят для гриля.

Сам он любит мясо. Он предвкушает звон колокола в середине дня, который возвещает о гигантской трапезе: блюда с жареным картофелем, желтый рис с изюмом, сладкий картофель с карамельным соусом, тыква с коричневым сахаром и мягкими кубиками хлеба, кисло-сладкие бобы, большое блюдо баранины с подливкой. Однако теперь, когда он видел, как Рос убивает овец, ему больше не нравится иметь дело с сырым мясом. Вернувшись в Вустер, он предпочитает не ходить в мясные лавки. Его отталкивает непринужденная легкость, с которой мясник шлепает на прилавок кусок вырезки, нарезает, заворачивает в коричневую бумагу, надписывает цену. Когда он слышит резкий звук ленточной пилы, разрезающей кость, ему хочется заткнуть уши. Он спокойно смотрит на печень, насчет функции которой в организме его представления туманны, но отворачивается от сердец, выставленных в витрине, а особенно от подносов с требухой. Даже на ферме он отказывается есть требуху, хотя она считается большим деликатесом.

Он не понимает, почему овцы принимают свою судьбу, почему они никогда не восстают, а кротко идут на убой. Если олени знают, что на свете нет ничего страшнее, чем попасть в руки людей, и до последнего вздоха борются, пытаясь сбежать, почему овцы такие глупые? В конце концов, они ведь животные, а у животных обостренные чувства. Почему же они не слышат последнее блеянье жертвы за сараем, не чувствуют запах крови и не внимают предупреждению?

Порой, когда он среди овец — когда их загоняют, чтобы вывести паразитов, и запирают в загоне, чтобы они не разбежались, — ему хочется шепнуть им, предупредить, что их ждет.