Сцены из провинциальной жизни

Вы имеете в виду «содрогаются»? Нет проблем. Я уберу. Уже покинул этот мир. У тех, кто еще жив, шутки стали сдержаннее, воспоминания печальнее, аппетит за столом умереннее. Что касается охоты, то никто больше не охотится: старые кости устали, да и в любом случае, поскольку год за годом идет засуха, в вельде не осталось никого из тех, кого стоит подстрелить.

Что касается третьего поколения, то сыновья и дочери сыновей и дочерей теперь в основном поглощены своими делами или слишком безразличны к большой семье. В этом году присутствуют только четверо из этого поколения: ее кузен Майкл, унаследовавший ферму, ее кузен Джон из Кейптауна, ее сестра Кэрол и она сама, Марго. Из этой четверки только она, насколько ей известно, оглядывается на прежние времена с чем-то похожим на ностальгию.

Не понимаю. Почему вы называете меня «она»?

Из этой четверки только одна Марго, насколько ей (Марго) известно, оглядывается на прежние дни с чем-то похожим на ностальгию… Да, звучит неуклюже. Так не пойдет. Я ввел это слово «она» как бы в качестве «я», но это не «я». Вам правда так не нравится?

Мне кажется, что это сбивает с толку. Впрочем, вам виднее. Продолжайте.

Присутствие Джона на ферме — источник беспокойства. После всех лет, проведенных за морем, — его не было так долго, что все решили, будто он уехал навсегда, — он неожиданно снова появляется, причем с каким-то позорным пятном. Эту историю передают шепотом — о том, что он сидел в американской тюрьме.

Родня просто не знает, как вести себя с ним. Еще никогда в семье не было преступников — если только он и в самом деле преступник. Банкрот был: человек, женившийся на ее тете Мари, хвастун и горький пьяница, которого семья не одобряла с самого начала, объявил себя банкротом, чтобы не платить долги, и после этого палец о палец не ударил, бездельничая дома и сидя на шее у жены. Но банкротство, хотя после него и остается скверный привкус, не преступление, а вот тюрьма — это тюрьма.

По ее мнению, Кутзее могли бы быть поприветливее с заблудшей овцой. Она всегда питала слабость к Джону. Детьми они в открытую обсуждали намерение пожениться, когда вырастут. Они считали, что им это разрешат — почему бы и нет? И не понимали, почему взрослые только улыбаются и не отвечают.

Я и правда вам это рассказывала?

Рассказывали. Хотите, чтобы я это убрал? Мне это нравится. Так мило.

Хорошо, оставьте как есть. (Смеется.) Продолжайте.

Ее сестра Кэрол придерживается совсем другого мнения. Кэрол замужем за немцем, инженером, который много лет пытается уехать с ней из Южной Африки в Соединенные Штаты. Кэрол ясно дала понять, что не желает, чтобы в ее американском досье было указано, что она состоит в родстве с человеком, который, преступник он или нет, не в ладах с законом, их законом. Но враждебность Кэрол к Джону глубже. Она считает его жеманным и высокомерным. Кичась своим engelse (английским) образованием, говорит Кэрол, Джон свысока смотрит на Кутзее, на всех до единого. Она просто не может понять, почему он решил удостоить их своим присутствием на Рождество.

Ее, Марго, расстраивает такое отношение сестры. Она считает, что сестра становится все более бесчувственной с тех пор, как вышла замуж и начала вращаться в кругах мужа, кругах немецких и швейцарских эмигрантов, которые приехали в Южную Африку в 1960-х годах, чтобы быстро заработать, а теперь, когда страна переживает бурные времена, готовятся бежать с корабля.

Не знаю. Не знаю, позволю ли я вам это сказать.

Ну что ж, как бы вы ни решили, я подчинюсь. Но вы сами мне это говорили, слово в слово. И вряд ли ваша сестра заметит неизвестную книгу, опубликованную академическим издательством в Англии. Где сейчас ваша сестра?

Они с Клаусом живут во Флориде, в городе под названием Санкт-Петербург. Я там никогда не бывала. Что касается вашей книги, то кто-нибудь из друзей сестры может наткнуться на нее и послать ей — никогда не угадаешь. Но это не главное. Когда я беседовала с вами в прошлом году, тогда у меня сложилось впечатление, что вы просто собираетесь расшифровать интервью. Я понятия не имела, что вы станете полностью его переписывать.

Это не совсем так. На самом деле я его не переписывал, а просто придал другую форму — форму рассказа. От новой формы содержание не меняется. Если вам кажется, что я позволяю вольности с самим содержанием, это другой вопрос. Вы считаете, что я допускаю слишком много вольностей?