Сцены из жизни богемы

Но к столику, за которым они устроились возле камина, где тлели, не разгораясь и не давая тепла, сырые поленья, подсел и печальный гость — призрак минувшего.

Друзья просидели не меньше часа в задумчивости и молчании, поглощенные одной и той же мыслью, которую не хотели выдавать друг другу. Первым нарушил молчание Марсель.

— А ведь мы ожидали, что будет совсем по-другому, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Родольф.

— Ну зачем притворяться? — Марсель. — Ты думаешь о том, что следовало бы забыть, да и я тоже, по правде говоря…

— А что дальше?

— А то, что так не может продолжаться. К черту воспоминания, которые портят вкус вина, а на нас навевают грусть, когда все кругом веселятся! — Марсель, имея в виду оживленные голоса, доносившиеся из соседних комнат. — Давай думать о другом, а с прошлым покончим раз навсегда.

— Мы толкуем об этом уже давно, а между тем…— проронил Родольф, снова погружаясь в свои думы.

— А между тем все возвращаемся к старому, — продолжал Марсель. — Происходит это потому, что мы не стараемся честно забыть прошлое, а, наоборот, не упускаем случая оживить воспоминания, происходит это и потому, что мы не хотим расстаться с той средой, где жили женщины, так долго мучившие нас. Мы рабы скорее привычки, чем страсти. Из этого плена необходимо вырваться, иначе мы совсем погрязнем в нелепом, постыдном рабстве. А ведь прошлое — прошло, нужно порвать все узы, которые еще связывают нас с ним, пора снова двинуться в путь, не оглядываясь назад, время юности, беспечности и парадоксов миновало. Все это прекрасно, об этом можно было бы написать увлекательный роман, но комедия любовных безумств, бесцельная трата времени, которое мы расходовали так, словно в нашем распоряжении целая вечность, — всему этому надо положить конец! Мы больше не можем жить вне общества, почти вне жизни — иначе все нас будут презирать, да и мы сами потеряем к себе уважение. Ведь по правде говоря, разве можно назвать жизнью то существование, которое мы ведем? И не являются ли сомнительными благами та независимость, та свобода нравов, которыми мы так хвалимся? Истинная свобода — в умении обходиться без других людей и жить самостоятельно. Достигли ли мы этого? Нет! Первый же встречный прохвост, с которым стыдно рядом идти по улице, мстит нам, за наши насмешки и становится нашим властелином, как только мы займем у него пять франков, а чтобы их получить, нам приходится хитрить и унижаться на целых пять луидоров. Хватит этого с меня! Ведь поэзию можно черпать не только в беспутстве, в мимолетных радостях, в любовных увлечениях, что сгорают быстрее свечи, не только в эксцентричной борьбе с предрассудками, которые все равно будут вечно царить на земле: легче свергнуть царствующую династию, чем обычай, даже самый нелепый. Ходить в летнем пальто в декабре еще не значит обладать талантом, можно быть настоящим поэтом или художником и быть хорошо обутым, есть три раза в день. Что бы там ни говорили и что бы ни вытворяли, но если хочешь чего-нибудь добиться, надо идти проторенной дорогой. Мои слова, дорогой Родольф, пожалуй, тебя удивят, ты скажешь, что я свергаю свои кумиры, изменяю самому себе, а между тем я говорю от чистого сердца и действительно к этому стремлюсь. Я и сам не замечал, как во мне медленно происходила некая спасительная метаморфоза, непроизвольно, а может быть, даже против воли, я стал поддаваться доводам разума, как бы то ни было, разум заговорил и доказал мне, что я на ложном пути и что идти по нему дальше нелепо и опасно. И в самом деле, что получится, если мы останемся все такими же беспутными бродягами? К тридцати годам мы не составим себе имени и по-прежнему будем одиноки, все нам опротивеет, мы и сами себе опротивеем, начнем завидовать тем, кто достиг хоть какой-нибудь цели, и волей-неволей превратимся в презренных паразитов. Не думай, что я хочу тебя напугать и рисую какую-то фантастическую картину. Глядя в будущее, я не надеваю ни черных, ни розовых очков: я вижу то, что есть. До сего времени мы действительно жили в нужде, и это служило нам оправданием. А теперь у нас уже не будет этого оправдания. И если мы не войдем в русло нормальной жизни — то будем сами виноваты, ибо перед нами уже нет тех препятствий, какие нам прежде приходилось преодолевать.

— Что это с тобой? — его Родольф. — Куда ты клонишь? Зачем такая филиппика?