Сцены из жизни богемы

— Вовсе нет, именно Мюрат, — настаивал господин Мутон, — я сам видел его похороны в детстве.

— Уверяю вас…

— Даже такую пьесу в цирке показывали…

— Вот оно как! Так, выходит, это Мюрат.

— Ну, а я о чем вам битый час толкую? — вскричал упрямый Мутон. — Мюрат, тот самый, что работал в подвале. Теперь предположим на минутку… Разве можно порицать Бурбонов за то, что они его гильотинировали, раз он предатель?

— Кто гильотинировал? Кого? Какой предатель? Что вы говорите? — завопил Родольф, теперь уже он схватил господина Мутона за пуговицу.

— Ну, Марат.

— Да нет, да нет же, господин Мутон, — М-ю-р-а-т. Поймите же наконец, черт возьми!

— Ясное дело. Сволочь Марат. Он предал императора в тысяча восемьсот пятнадцатом году. Вот поэтому-то я и говорю, что все газеты на один лад, — продолжал господин Мутон, развивая свои политические взгляды. — Знаете ли, чего бы мне хотелось, господин Родольф? Предположим на минутку… Мне бы хотелось иметь хорошую газету… Небольшую… Но хорошую. Без всяких фраз. Вот!

— Эк куда хватили! — прервал его Родольф. — Газета без фраз!

— Вот именно — без фраз. Поймите меня.

— Стараюсь.

— Газета, которая сообщала бы о здоровье короля и о всяких земных благах. А то, скажите на милость, к чему все эти ваши газеты, в которых все равно ничего не поймешь. Ну, предположим на минутку… Я служу в мэрии, так? Веду записи, — отлично. Так вот вдруг мне скажут: «Господин Мутон, вы записываете покойников, так сделайте еще то-то и то-то». Что это за «то-то»? Что это за «то-то»? Так вот газеты — это то же самое! — воскликнул он в заключение.

— Вполне с вами согласен, — поддакнул какой-то понятливый сосед.

И господин Мутон, приветствуемый своими единомышленниками, опять засел за домино.

— Здорово я его осадил, — хвастнул он, указывая на Родольфа, который тем временем сел за столик, где устроились Шонар и Коллин.

— Вот болван-то! — сказал Родольф, обращаясь к молодым людям.

— Голова крепкая! Веки у него — словно откидной верх кабриолета, а глаза — прямо как бильярдные шары, — заметил Шонар, вынимая из кармана превосходно обкуренную трубку.

— Славная у вас, сударь, трубка, — ничего не скажешь, — воскликнул Родольф.

— У меня есть и получше, для выездов в свет, — небрежно бросил Шонар. — Дайте-ка табачку, Коллин.

— А он у меня весь вышел.

— Позвольте услужить, — сказал Родольф, кладя на стол пачку табаку.

Коллин почел своей обязанностью, в ответ на эту любезность, чем-нибудь угостить собеседников.

Родольф принял предложение. Разговор коснулся литературы. Родольф, профессию которого и так уже выдал его фрак, признался, что дружит с Музами, и заказал еще по рюмочке. Официант хотел было унести бутылку, но Шонар попросил ее оставить. До слуха его донесся серебристый дуэт двух пятифранковых монет, позвякивавших в кармане Коллина. Слыша, как откровенничают его новые приятели, Родольф тоже пустился в признания и излил перед ними душу.

Они, несомненно, просидели бы в кафе до утра, но их попросили удалиться. Не успели они пройти и десятка шагов (на что потратили не меньше четверти часа), как хлынул проливной дождь. Коллин и Родольф жили в разных концах Парижа, один — на острове Сен-Луи, другой — на Монмартре.

Шонар, совсем забыв о том, что он бездомный, предложил приятелям переночевать у него.

— Пойдемте ко мне, я живу тут рядом, — сказал он, — проведем ночь за беседой о литературе и искусстве.

— Ты нам сыграешь, а Родольф почитает свои стихи, — сказал Коллин.

— Конечно, конечно, — подхватил Шонар, — надо веселиться, ведь живем-то один раз.

Подойдя к своему дому, который он узнал не без труда, Шонар присел на тумбу, а Родольф с Коллином зашли в еще открытый погребок, чтобы подкрепиться. Когда они вернулись, Шонар несколько раз постучался в дверь: он смутно помнил, что швейцар имеет обыкновение не слишком торопиться. Наконец дверь отворилась, и папаша Дюран, спросонок совсем позабывший, что Шонар больше не его жилец, ничуть не удивился, когда художник крикнул ему в форточку свое имя.

После длительного и тяжкого восхождения они наконец очутились на верхнем этаже, но тут Шонар, шедший впереди, заметил в своей двери ключ и вскрикнул от удивления.

— Что случилось? — спросил Родольф.

— Ничего не понимаю, — пролепетал тот. — Утром я унес ключ с собою, а он тут торчит. Погодите, сейчас разберемся. — Я положил его в карман. Так и есть! Вот он! — воскликнул Шонар, показывая ключ.

— Какое-то колдовство!

— Фантасмагория, — согласился Коллин.

— Чертовщина, — добавил Родольф.

— Однако прислушайтесь, — продолжал Шонар, и в голосе его звучал ужас.

— Что такое?

— Что такое?

— Мой рояль сам играет! До, ля, ми, ре, до, ля, си, соль, ре. Проклятое ре! Вечно фальшивит.

— Так это не у вас играют, а где-нибудь по соседству, — высказал предположение Родольф. Потом он шепнул Коллину, на которого грузно опирался всем телом:— Я пьян.

— По-видимому. Во-первых, это не рояль, а флейта.

— Однако и вы пьяны, голубчик, — проговорил поэт, обращаясь к философу, усевшемуся прямо на пол. — Это скрипка.