Сципион Африканский

Был ли Красс личным другом Публия Сципиона [68], ^{30}или он восхищался полководческими талантами Публия, или наконец, как объяснил он сам официально сенату, его звание запрещало ему оставлять Италию, только оба консула перед выборами договорились, и Красс объявил, что берет себе без жребия Италию с тем, чтобы Публий Корнелий ехал в Африку. «Намерение Сципиона переправиться в Африку совсем не понравилось влиятельнейшим из сенаторов, — пишет Ливий, — однако же из страха перед народом и из желания пользоваться у него влиянием они не решались громко высказывать свое неодобрение». Один только старый Фабий Максим осмелился открыто высказать свое мнение.

Квинт Фабий Максим, прозванный Кунктатором (Медлителем), уже достиг 80 лет. Но время не притупило его природный ум и не ослабило его энергию. Совсем недавно [69]он взял Тарент, проявив и смекалку, и находчивость, и хитрость. Его дух по-прежнему был ясен и тверд. Только что он схоронил единственного сына, консуляра. «Он встретил горе с чрезвычайной сдержанностью, как надлежало разумному человеку и хорошему отцу, и сам сказал на Форуме похвальное слово, какое обычно на похоронах знаменитого человека произносят родственники умершего, а потом записал и издал эту речь» ( Plut. Fab., 24).

Все замечали, что Фабий враждебен к Публию Сципиону. Сначала народ готов был объяснить это природной осторожностью Кунктатора. Но его нападки отличались такой ненавистью, в его речах порой сквозила такая злоба, раздражение и несправедливость, что вскоре повсюду стали повторять слово « зависть». Стали говорить, что старый Фабий боится, «как бы Публий Сципион не совершил великого и блистательного подвига — не закончил войну… Ведь в таком случае каждому станет ясно, что сам Фабий, который столько лет не мог добиться решительной победы, действовал вяло и лениво» ( Plut. Fab., 25).

Фабий всячески пытался оправдаться. Он напоминал о своей незапятнанной жизни. Сколько раз сограждане были к нему несправедливы: сравняли с ним в правах дерзкого начальника конницы, открыто восхваляли его, а Фабия называли трусом, чуть ли не предателем. Но никогда Фабий не знал ни зависти, ни злобы. Теперь же, когда он прославил себя столькими великими деяниями, был пять раз консулом, диктатором, ему ли, уже в дверях гроба, завидовать юноше, который годится ему во внуки?! «Нет, с той славой, которую я уже стяжал себе, должно мне жить и умереть, — говорил старик, — я помешал Ганнибалу победить нас, а уж победите его вы, вы, чьи силы сейчас в полном расцвете» ( Liv., XXVIII, 40).

Но сколько Фабий ни взывал к народу, сколько ни напоминал о своих прошлых заслугах, ему не удалось убедить квиритов в своей беспристрастности. «Говорили, что он просто ворчун и завистник или же от старости растерял все свое мужество, изуверился во всех надеждах и потому дрожит перед Ганнибалом более, чем следует» ( Plut. Fab., 26). Можно было бы объяснить странную враждебность Фабия к молодому герою тем, что Кунктатор не понимал смысла африканской экспедиции, которая казалась ему безумной авантюрой в духе Фламиния и Варрона. Конечно, Фабий не одобрял планов Сципиона. Но дело обстояло сложнее. Когда он увидал, что экспедиция неизбежна, он даже стал подбивать коллегу Публия, Лициния Красса, поехать в Африку вместо него, лишь бы только командование не досталось ненавистному Корнелию ( ibid., 26). Красс, однако, решительно отверг предложение Фабия и поддержал коллегу.

Чтобы не чернить имя Максима подозрениями в зависти, постараемся найти другую причину этой непонятной ненависти. Фабий был воплощенный здравый смысл и разумность. Он был набожен и почтителен к богам, что выражалось у него в строжайшем соблюдении всех обрядов. От природы Фабий был крайне осторожен и недоверчив. Беспрерывные неудачи в течение четырнадцати лет сделали его нерешительным. Его пугало всякое прямое столкновение с врагом. Фабий стяжал себе всеобщее уважение, его методы были признаны наилучшими, действительно, с этой славой можно было жить и умереть. С презрением смотрел он на неразумных и дерзких авантюристов, вроде Фламиния и Варрона. Он чувствовал свое глубокое превосходство над ними, и это давало ему силу их презирать. Он был незыблемо уверен в непогрешимости своей тактики и потому был доброжелателен и снисходителен к другим полководцам, даже, вероятно, радовался их успехам, ибо они шли его путем. И вдруг, когда он считал уже свой жизненный путь оконченным, является Публий Сципион и все переворачивает.