Сципион Африканский

У Полибия был очень определенный взгляд на богов и религию. Он разделяет всех людей на мудрецов и толпу. Если бы все государство состояло из мудрецов, говорит он, в религии не было бы никакой нужды. Но поскольку есть еще толпа, мудрецы-законодатели придумали религию, дабы она служила уздой для черни, и пугали ее рассказами о богах и преисподней (Polyb., VI, 56, 10–12). Так, Ликург, придумав полезные для государства законы, стал выдавать свои мысли за волю пифии и таким образом добился послушания народа (ibid., X, 2, 11). Поэтому религиозность и богобоязненность в человеке казались ему несомненным признаком того, что он принадлежит к глупцам и невеждам (ibid., VI, 56, 7).[43]

Между тем в рассказах о Публии Полибий то и дело встречался с сообщениями о религиозности великого полководца и о его постоянном общении с богами. Мог ли подобный человек быть глупцом, «одержимым чрезмерным богопочитанием»? Нет, конечно. Полибию было ясно, что он, напротив, мудрец. А значит, раз о нем ходят подобные рассказы, он поступал, как мудрец, который использует религию, как узду для толпы. Вот почему, по мнению Полибия, Публий сам распускал о себе подобные слухи и заставил войско в них верить, чтобы в его руках оно стало послушным орудием.[44]

Проникшись подобным убеждением, Полибий решительно выступил против господствующей традиции. Но так как она была могущественна и веру в чудесные способности Сципиона разделяли все, Полибию требовалась очень серьезная аргументация, чтобы опровергнуть это всеобщее заблуждение. Он выдвигает сначала общие соображения: Публий был разумен и осмотрителен, всякое предприятие рассчитывал и вовсе не полагался на судьбу и богов (ibid., X, 2–3). Доказать же свою гипотезу он решил на двух примерах: эдилитета Публия и взятия Нового Карфагена. Почему из всех чудесных рассказов о великом полководце Полибий выбрал только эти два? Значит ли это, что ему не было известно других случаев?^{23} Вовсе нет. Знал он явно больше. Но он разумно отобрал из всей массы сказочных историй только эти два случая, и вот почему. Первый рассказ показывает, как зародилась в голове у Публия, тогда еще совсем мальчика, впервые мысль морочить окружающих баснями о своих божественных видениях. И тогда же он впервые понял, какую это ему дает власть над людьми. Осада же Нового Карфагена должна показать, как Сципион сумел применить этот способ притворяться в серьезном деле. И потом это самое знаменитое чудо Публия, самое неоспоримое. Если бы Полибию удалось объяснить его рационалистически, вера в божественность Сципиона могла бы дрогнуть. С другой стороны, он не смог бы заставить поверить в свою гипотезу, если бы не сумел объяснить чудо у Нового Карфагена. Последуем же за ним.

Что до эдилитета Сципиона, мы говорили о нем в другом месте. Поэтому скажу только, что если и есть в рассказе Полибия зерно истины — а я уже писала, что мне хотелось бы в это верить, — то, во всяком случае, не может этот рассказ объяснить, как Публий впервые начал говорить о своих видениях. Дело в том, что ему было тогда не восемнадцать, как думает Полибий, а двадцать три года, он неоднократно командовал армией, спас римское войско и уже прославился как любимец богов. Таким образом, здесь Полибий явно ошибся. Перейдем теперь к событиям у Нового Карфагена.

Отлив или Нептун?

Прежде чем писать о Новом Карфагене, Полибий, по его словам, изучил все досконально. Он читал труды своих предшественников, лично побывал на месте и, главное, беседовал с Гаем Лелием. И вот что он рассказывает.

План взятия Нового Карфагена родился у Публия Сципиона задолго до начала осады. Он обдумал его еще зимой, в Тарраконе. Он собрал все сведения о городе, его положении и укреплениях. Для этого он завел знакомство с рыбаками, которые часто плавали в Карфагенском заливе и в лагуне и потому хорошо знали эти места. От них он узнал, что каждый вечер в заливе бывает отлив и воды озера, соединенного с морем, естественно, тоже отходят. Это важное обстоятельство Публий скрыл от солдат. Он задумал воспользоваться отливом, но представить его как чудо, ниспосланное Нептуном.

С этими мыслями он вечером подошел к городу и поутру начал осаду. К вечеру по обыкновению начался отлив, но невежественные солдаты приписали это естественное явление вмешательству богов. Они без труда подошли по обмелевшему дну лагуны к стене, которую никто не охранял, так как «осажденные никогда и не воображали, что неприятель может подойти к стене со стороны озера». Так был взят город.