Студент

Помню, как вскоре после того, как я излечил генеральскую дочь, её отец прислал за нами машину. Приняли как дорогих гостей. Мы с девушкой ушли в её комнату, а отца генерал увел к себе в кабинет, куда их домработница Варя принесла закуску. Сидели они там долго. А на следующий день шофер генерала, Фаддея Семеновича, привез аккуратный сверток. Когда мы сняли шуршащую пергаментную бумагу, под ней оказались шахматы. Шахматная доска привлекала инкрустацией янтарем и малахитом, а шахматные фигуры из слоновой кости и черного дерева изображали войско. Король и королева — шах и шахиня, на боевом слоне — погонщик, на коне — арабский наездник, ладьи изображали крепостные башни, а пешки — индийских солдат со щитами и копьями. Отец с восторгом разглядывал фигуры, был смущен и не знал, как поступить с подарком. Вернуть, значило обидеть хозяина. И оставить неловко. Будет похоже, что Милу лечили из корысти. Отец тогда собирался поговорить с генералом или с его женой Кирой Валерьяновной. Поговорил или нет, мне неизвестно, но, в любом случае, шахматы остались у нас.

Вот такой это был подарок…

— Ну и как тебе компания? — вывел меня из задумчивости Юрка.

— Да ничего. Хорошие ребята. А ты откуда знаешь, где я был?

— Сорока на хвосте принесла, — засмеялся Юрка. — Да все просто, — добавил он, заметив, что мне неприятна его осведомленность. Это отдавало каким-то мелкообыватель- ским душком сплетни. — Мне Олег Гончар сказал. Сам он на вашу тусу пойти не смог.

Юрка помолчал и спросил:

— А как тебе Маша Миронова?

— Хорошая девочка. А что? — покосился я на Юрку.

— Она мне нравится, — серьезно сказал Юрка. — Задружиться хочу.

— А чего ж ты не пошел к ним? У них там весело, — усмехнулся я, вспомнив «Чучу» на рентгеновском снимке.

— Я сказал, что мне Маша нравится, но не сказал, что нравится компания…

Мы вышли на Ленинскую, где жизнь, казалось, только начиналась.

— Вон Рэм хиляет с барухами.

Рэм шел по другой стороне Ленинской с двумя стильными девушками. На ногах у Рэма красовались туфли «на манке». Их носили стиляги. Только Рэм усовершенствовал свои: когда он ступал на асфальт, от подошвы исходил свет, когда поднимал ногу — свет гас.

— В подошву вставлены лампочки, а в кармане штанов или пиджака — батарейка. Когда он касается подошвой асфальта, цепь замыкается, и лампочка загорается, — пояснил Юрка, хотя принцип был прост и любому пацану понятен.

Мимо нас медленно проехала бежевая «Победа», набитая молодыми людьми. Они высовывались из открытых окон и шумно здоровались со знакомыми.

— Это известный придурок Витя Широков, — отрекомендовал владельца машины Юрка. — Машина папина. Папа приехал к нам на ПМЖ с Урала, где работал на Авиазаводе главным конструктором. Придурка-сына мать избаловала до ужаса, потому что отцу некогда было драть его ремнем. Когда Витьку забирают в милицию за хулиганство, отец отбирает у него ключи от машины, а мать, как курица-наседка бросается на защиту своего дитяти, упрекая мужа в черствости, мол, тот жалеет больше железку, чем единственного сына.

— Сядет, — заключил Юрка. — Недавно балбесы сняли колеса с «Победы» начальника треста очистки. Дело еле замяли. Колеса, конечно, вернули, хотя только этим, я думаю, дело не обошлось… Сядет, точно.

Мимо проплыла черноокая красавица. Невозможно было не обратить на нее внимания. Короткая стрижка черных волос оттеняла матовость лица. Разрез губ, разлет бровей — все вылеплено идеально и неотразимо.

— Элька Скачко, — заметил мое замешательство Юрка. — Хороша, только ножки подкачали. Обратил внимание, что у нее юбочка сильно ниже колен? Это она изъян прикрывает.

— А что у нее с ногами не так? — удивился я.

А ты не заметил? Кривые, как у кавалериста. Но вокруг нее все равно хвост воздыхателей, чуваки роем вьются. Видно, брат, в этом случае главное не ноги и не голова, а смазливая мордашка.

— Что, тоже боруха?

— Да нет, скрипачка. На третьем курсе музучилища учится и в «Победе» в оркестре играет.

Вскоре мы свернули и вышли к небольшому переулку, который упирался в обрывистый берег Орлика.

Юрка жил с отцом и матерью в деревянном двухэтажном доме с двумя подъездами на четыре семьи. Мы поднялись по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. В прихожую вышла мать, немолодая маленькая женщина. Увидела, что сын с товарищем, засуетилась.

— Пришли? Вот хорошо-то. А это Вова? Дома-то оно лучше. А то все какие-то дела. Ну, идите, идите к Юрику в комнату, а я щас.

Мать Юрки как-то тихо исчезла, а мы пошли в его комнату. Квартирка размерами не отличалась. Еще одна комнатка служила спальней для Юркиных родителей и одновременно кабинетом для отца, Петра Дмитриевича, доцента математического факультета машиностроительно- го института.

— Даже не представил меня матери, — посетовал я.

— А чего представлять? Она про тебя и так знает. — Наталья Дмитриевна ее зовут.

Я пожал плечами. В дверь постучалась, как поскреблась, и вошла Наталия Дмитриевна.

— А я вам щас спиртику по рюмочке налью, — заговорщически зашептала она, оглядываясь на дверь.

— Да ты что, мам! Какой спиртик, время позднее. Посидим чуть, да разойдемся.