Студент

Юрка набросился на меня с упреками. Он ждал меня у общежития больше часа, замерз, потому что на Васильевском острове особенно ощутимо дуют ветры, а по утрам особенно. Я извинялся, он ворчал, но быстро успокоился, предвкушая сон в тепле, который отодвигал на задний план желание съесть хоть черта, если он на вертеле. Умереть голодной смертью я ему не дал: у меня в тумбочке оставался термос с горячим чаем, кусок копченой колбасы и немного зачерствевшие пирожки с ливером.

Спали мы не долго, днем сходили в Эрмитаж и прошлись по городу, а ночью уже ехали поездом в Москву.

В голове под стук колес звучали слова Аллы: «Ты еще зайдешь?», и мое безнадежное: «Не знаю, как получится», а Юрка раздраженно рассказывал:

— Светку, мегеру, как только ты с Алкой ушел, будто подменили. Что ни скажу, молчит или что-нибудь едкое старается вставить, а потом, как с цепи сорвалась, стала хамить. Я с час посидел еще, вижу — ловить нечего, «ноги в руки» и ходу… А что у тебя с ней было?

— Да так, ничего, — сказал я в ответ, потому что действительно было «ничего».

В Москве Юрка поехал к своему дядьке Николаю Дмитриевичу, а я взял билет на первый отправляющийся домой поезд. Юрка обещал приехать через пару дней.

Глава 21

Мать и отчим КП. В квартире на Советской. Воспоминания. Велосипедная прогулка и первый невинный поцелуй. В новой квартире матери. Отчим. Окрошка с конинкой у Аликпера Мухомеджана. Ванька Козлов.

Мать жила у отчима в трехкомнатной квартире пятиэтажного кирпичного дома в центре города недалеко от здания обкома. Дом строили для обкомовских работников, и поэтому место выбрали для него знатное. Стоял он на горе, которая называлась Пролетарской, в парковой зоне, с видом на реку и на весь железнодорожный район до самого вокзала. Город во время войны разрушили основательно: уцелело всего несколько больших домов и среди них пятиэтажное здание, на пожарной башне которого водрузили красное знамя в честь освобождения города, да пара-тройка других трех-четырехэтажных строений. Когда мы приехали сюда после эвакуации, город лежал в руинах, но его включили в число городов, подлежащих восстановлению в первую очередь, и он рос на глазах. К чести власти нужно сказать, что обкомовский дом стали возводить только через десять лет после войны, когда город уже более-менее расстроился и следы войны как-то стерлись.

Наша квартира на Советской улице оставалась за нами с матерью, потому что она не спешила выписываться, и в этом доме я провел свое детство и отсюда мы проводили отца в его последний путь.

Отчим, Константин Петрович, с матерью регулярно наведывались в нашу квартиру. Мать наводила порядок, мыла полы и вытряхивала дерюжки. Иногда они даже оставались ночевать, а, уходя, ключ прятали в условном месте под дверью кладовой в общем коридоре.

В квартире почти ничего не изменилось. Мать взяла лишь малое из необходимого, но все оставалось на своих местах, и я со сладким замиранием сердца обходил все наши небольшие комнаты, которые сейчас мне показались ещё меньше, чем они виделись в день моего отъезда, проводил рукой по корешкам книг на этажерке и на полках; садился на диван и какое-то время сидел в блаженстве; вставал и, открыв окно, смотрел в палисадник, где разросшиеся кусты сирени плотно закрывали двор. И мне становилось грустно. Грустно от того, что никогда не вернется детство, и никогда я не увижу больше тех своих пацанов, которые остались в детстве, никогда отец не войдет в эту комнату, чтобы поговорить со мной, а потом полными любви глазами посмотреть на меня и ласково взъерошить волосы. Все это ушло безвозвратно. Но таковы суровые законы жизни, и нужно жить дальше, чтобы потом с такой же тоской вспоминать и эти мои юношеские годы и жалеть уже о других потерях.

Я засунул ключ от квартиры под дверь кладовой и пошел по нашей узкой улочке в сторону пустыря. Каждый дом, мимо которого я проходил, вызывал воспоминания. Вот окна Голощаповых. Интересно, офицер запаса Виктор Голощапов, который был безнадежно влюблен в красавицу, прокурорскую дочь Елену, женился? А где теперь Элла, которая училась играть на пианино и пыталась петь? Вот дом Михеевых, Витьки и Володьки. Витька, старший, заболел психическим расстройством, а Володька вместе с Семеном теперь заводилы среди подросших малышей и верховодят на улице. Армен уже, наверно, заканчивает школу, только уже в другом районе, куда они переехали. Самуил и Изя Каплунский никуда не делись: живут и работают здесь. Вот как раз дом, где жили бабка Пирожкова и Зойка, а в полуподвале — Каплунские, Изя с Лизой и их мать.

Я стоял на пустыре. Здесь все осталось по-прежнему. Разве чуть покосились стойки ворот, да буйно зарос густой травой холм в стороне от футбольного поля, где мы с пацанами любили сидеть и смотреть на тренировки чемпиона Алексеева с его молотом. Сейчас гоняли мяч пацаны, одетые в настоящую форму со щитками и в бутсах. Это, наверно, ребята из футбольного клуба, которого не было при нас.