Студенты. Книга 1

В зале было шумно и душно, но одновременно как-то празднично и по-студенчески весело. Все находились в предчувствии чего-то необычного. И чудо действительно состоялось. На сцену вышёл невысокий худощавый парень с причёской, как тогда говорили, «под битлов», в расклешённых брюках, тёмной рубашке с закатанными по локоть рукавами. Его никто не узнал. Зал продолжал шуметь, не обращая на парня никакого внимания. Но вот парень достал из потёртого футляра гитару и, пощёлкав по микрофону, взял первый аккорд. Зал притих. Но когда хрипловатым голосом парень запел свой знаменитый хит «Порвали парус», зал неистово заревел. Буря аплодисментов ударила, казалось, под потолок невысокого зала, прошлась по всему подвалу и вырвалась наружу через незапертые форточки и окна и полетела по осеннему мокрому городу.

Высоцкий пел и пел. Одна песня сменяла другую. Голос певца то звенел, как натянутая струна, то ломался и хрипел, как от удушья. На столике, стоящем на сцене, разместились бутылка водки и блюдце с солёными огурцами. Таково было пожелание исполнителя. В тот вечер Володя был в ударе, он превзошёл самого себя. Он пел новые песни вперемежку со старыми, многих его новых песен ещё не было даже на плёнках у фанатов.

Закончился концерт Высоцкого далеко за полночь знаменитой песней-балладой о погибшем экипаже подводной лодки: «Спасите наши души». Володя закончил концерт так же просто, как и начал. Он убрал гитару и хрипло произнёс:

— Уже поздно. Вам пора возвращаться. Вы ещё успеете на последний троллейбус или трамвай, а если повезет, то и в метро. А я останусь здесь. Спасибо, что пришли. До новых встреч.

Он поклонился, приложив руку к сердцу, зажал гитару под мышку и под гул оваций решительно ушёл со сцены.

Высоцкий успел дать с десяток концертов для студентов-ленинградцев. Это были нелегальные встречи в студенческих общежитиях или клубах. Однако вскоре и здесь Высоцкого сильно прижала милиция. Но, слава богу, всё обошлось. Высоцкий не брал денег за свои выступления, и это спасло его от преследования по уголовной статье. В Большом доме на Литейном завели дело, но бросили за недоказанностью фактов продажи билетов или сбора денег на руки. Но просто так, без внимания, случившееся, конечно, не оставили. Начались разборки среди студентов, посетивших концерты Высоцкого. Организаторов и активных участников исключили из вузов. Началось повальное промывание мозгов всему студенчеству через комсомольскую организацию и её вожаков. Дело приобретало серьёзный оборот.

Савву неожиданно пригласили в комитет комсомола института. За столом сидели главный комсорг института Сашка Устименко, староста цикла и ещё какие-то незнакомые люди — всего человек семь-восемь.

Не отрывая огненного взгляда от лица Мартынова, Устименко сказал:

— Садись, Мартынов, поближе к нам и расскажи, зачем ты ходил на концерт Высоцкого. Кто позвал? Как туда попал? Только честно! — строго предупредил он Савву, дав понять, что им и так всё известно.

Савва сразу уловил, что его кто-то «заложил», значит, отпираться будет глупо. Поэтому спокойно, как он всегда это делал в самые ответственные моменты, пожал плечами и как-то лениво, вроде речь идёт о каком-то пустяке, ответил:

— Никто не приглашал. Слышал, как ребята со старших курсов в туалете говорили, что, мол, приехал Высоцкий, будет давать концерты бесплатно в студенческих клубах. Первый концерт наметили в общежитии Технологического института на девять вечера. Вот я и пошёл…

— Тебе что, нравятся песни Высоцкого? — спросила девушка с ярко накрашенными губами и стрижкой «каре» рыжего цвета.

— Не все. Но некоторые очень, — как можно простодушнее ответил Савва.

Девица переглянулась с главным комсоргом, ухмыльнулась, как бы довольная ответом Саввы.

— Ну вот, что я вам говорила? Периферию тянет на необычное, экзотическое, если хотите. Гитара, хриплый голос и песни о Бабе Яге, плахе с топорами и русском удальце, который ратный подвиг совершил — дом спалил… Ведь так? — спросила она вдруг неожиданно, глядя в упор немигающим взглядом на Савву.

— Нет, не так, — так же прямо, не отрывая от неё своего взгляда, твердо ответил Савва. — Он поёт о том, о чём мы все говорим по углам, на кухне, в общежитии, на вечеринках. Честно и правдиво.

— Но он же клевещет на наш строй! На нашу страну! — вспылила девица.

— Странно, но я этого не заметил, — опять простодушно, почти глуповато ответил Савва. — Ни одного плохого слова про страну не спел, а если бы сделал это, я сразу же ушёл бы… Вот про психбольницу и про главного врача Моргулиса пел, было дело. И про Бермудский треугольник — тоже. Но никаких плохих песен про наш народ и страну я действительно не слышал. Не было этого.

Савва пытался говорить как можно убедительнее, но его остановил главный комсорг Сашка Устименко.

— Всё с тобой ясно. Ты просто не понял всей опасности его песен. Мы строим новое общество, а тут про закусочку на бугорке. Куда зовет он молодёжь ты хоть понял? — спросил он уже устало.

— Да никуда он не зовёт. Просто поёт про то, что есть в жизни, на самом деле, — скромно улыбаясь, ответил Савва.