Студенты. Книга 2

В их тихий диалог вмешался старый приятель, профессор из Московской академии Патенков Петр Сергеевич, человек известный в их среде. Он один из первых в стране произвел пересадку трахеи и гортани. Для своего времени совершил геройский поступок.

— Дела этого гадюки мне давно известны. Он не раз примазывался к нам с якобы новой технологией операции на бронхах. Я их подробно рассмотрел: все чужое, ничего своего… Он, как говорится, стоял рядом у операционного стола, подавая инструменты, не более. Не того полета, слабак в смысле дела, а вот насчет демагогии, имитации дела — мастер, и большой… Тут ему равных трудно сыскать.

Савва Николаевич хотел было что-то уточнить у профессора, но их прервал шум в аудитории.

— Что случилось? — спросил Савва Николаевич своего соседа Дорофея Михеевича.

— Хохма! Из зала кто-то крикнул: «Ближе к делу!» А он в ответ: «Куда уж ближе, ближе не бывает! Сократить всех говорунов — вот вам и дело. Это первое, что я предприму на каждой территории…»

— Ну вот! А вы говорите, Петр Сергеевич, что бездельник, — кивнув на сцену, со смехом произнес Савва Николаевич. — Таких работников у нас сейчас по стране хватает с лихвой: чуть что, сократить. И, главное, сокращают специалистов, тех, кто что-то может сделать и свое мнение отстоять… У нас уже пол-института сократили. И так-то работали за гроши, а тут нате — реорганизация и массовое увольнение. Ушли, как всегда, самые талантливые и принципиальные. Большая часть из них улетела работать за границу, там они оказались очень даже нужными. Не понятно, почему фундаментальную науку, лучшие институты отдают в руки всяким проходимцам?

— Ну что же тут непонятного, — вмешался в разговор якут. Когда хаос и разруха, легче воровать. У нас в Якутии институт по вечной мерзлоте чуть не закрыли — нерентабельно. А ученые — таких нет нигде в мире — научили города строить, железные дороги прокладывать и все на вечной мерзлоте. Никто в мире не владеет такими технологиями. А у наших руководителей зуд в руках: закрыть, здания продать — будут деньги в бюджете. Такая нынче рыночная психология: все продавать, ничего не жалея.

— Верно, верно, Дорофей Михеевич, — поддержал коллегу Савва Николаевич. — Продать, а там хоть трава не расти…

— Тихо, тихо, господа, — неожиданно остановил разговорившихся коллег московский профессор. — Слышите, скандал разгорается. Давайте послушаем, о чем речь, а то из-за вас не слышно.

В это время на середину сцены выскочила заместитель министра. Она взяла в руки микрофон:

— Тихо! Уважаемые коллеги, давайте выслушаем Эдуарда Яновича до конца, не перебивая. Пусть он выскажется, расскажет о своих планах. А потом в прениях обсудим…

Но зал шумел и никак не хотел успокаиваться. Со своих мест в зале вскочили несколько человек и ринулись к сцене, возле которой стояли микрофоны.

Первым подбежал директор института пульмонологии из Екатеринбурга Давид Кугульдинович Дасаев.

— Мне неприятно даже присутствовать здесь, не то что слушать речь нового главного специалиста страны. Он ни одного дня не работал в нашей отрасли, где неукомплектованность кадрами составляет сорок процентов, а уже решил сократить нас как бездельников. Я вот что хочу сказать, Эдуард Янович, вам и в особенности представителям нашего министерства. Сделать уникальную операцию — это не одно и то же, что руководить уникальной службой. Нас, уральцев, не устраивает такая позиция, мы против нее.

Он хотел еще что-то добавить, но микрофон отключили.

Заместитель министра решила не нагнетать страсти, подняла руку кверху, успокаивая зал, объявила:

— Перерыв на кофе-брейк. В перерыве всем директорам федеральных институтов и клиник собраться в красном зале на разговор со мной.

Савва Николаевич оказался среди приглашенных на совещание. Он молча сидел почти напротив вновь назначенного главного специалиста и пытался составить о нем свое мнение. Внешне тот выглядел вполне импозантно. Высокий, как и все представители нынешней правящей элиты из молодежи. Одет в дорогой костюм от Версаче, на запястье швейцарские часы, не дорогие, но и не из дешевых. Рубашка с сиреневатым оттенком в тон костюму. Лицо и особенно глаза — это то, что всегда выдает человека, во что бы он ни был одет. Савва Николаевич усмехнулся, вспомнив Шедеровича. Этот бородатый, неопрятный во всех отношениях господин, живущий в Лондоне, владелец многомиллиардного состояния, был одет в самый дорогой костюм от лучших кутюрье мира, но выглядел все тем же Аркашкой, каким его знал Савва Николаевич, когда в семидесятые годы семья Шедеровича жила по соседству с родителями Саввы на Севере.

Так и этот господин. Лоснящееся холеное лицо, на котором застыла, казалось, навсегда брезгливая мина, если перед ним сидел обычный человек. Тут же преображалось при общении с высоким начальством. Подобострастие и собачья преданность были написаны на его лице: слушаюсь и повинуюсь. А вот глаза… Они не только не могут соврать, а наоборот, выдают человека. Никакой детектор лжи не заменит глаза, только нужно внимательно их рассмотреть, и ты увидишь, что скрыто в потемках души этого человека.