Студзянки

— Комендант парома сержант Павел Чичин.

— Механик катера-буксира сержант Иван Сорока.

Докладывали оба одинаково четко, как бывалые фронтовики. У Сороки на груди приколот орден Красного Знамени, у Чичина — какой-то другой. И хотя они были не похожи друг на друга и светлые выгоревшие на солнце волосы отличались своими оттенками, Фашиньскому эти бойцы показались братьями.

Щурясь от солнца, они с любопытством смотрели на него. В их глазах капитан читал вопросы: «Каков ты? Какой из тебя солдат? Как покажет в бою твоя польская бригада? Сейчас будем вас переправлять. Пока тихо, но бывает так горячо, что воздух становится густым от раскаленного металла. Сможете ли вы под огнем врага спокойно вывести машины на паром?»

Фашиньский представился, старательно выговаривая слова:

— Капитан Ежи Фашиньский, помощник командира 1-го танкового полка по технической части. — И, пожав руки обоим сержантам, деловым тоном добавил: — К переправе все готово.

— Готово. Только ваших не видно.

Посмотрел на часы:

— Через семь минут.

Спитая, что официальная часть встречи закончилась, Сорока спросил:

— Как называется ваша часть, а то здесь по-разному говорят?

— 1-я танковая бригада имени Героев Вестерплятте.

На барже, с той стороны, где над палубой возвышалось вновь окованное рулевое управление, показался бородатый мужчина в заплатанных брюках и белой рубахе с глухим воротом. Заслонив ладонью глаза, он посмотрел на польскую форму, поклонился офицеру и проговорил:

— Хвала господу… Говорили, что наши идут. Не верилось. А это — правда… — И, приложив широкие, красные ладони к потертым штанам, хоть и не запел, но громко в ритме мазурки продекламировал: — Еще Польска не згинела, пока мы живы.

— Здешний, — объяснил Сорока. — Помогает нам и даже под сильным обстрелом не хочет уходить, хотя его никто не принуждает. А реку знает, как я — Неву. Я — ленинградец, металлист. А вы?

Фашиньский секунду колебался.

— Варшавянин, — ответил он с улыбкой. — Танкист.

Это была правда и неправда. Отец его в свое время

уехал из Варшавы в Петербург в Александровское инженерное училище. Мать, варшавянка, тоже училась в Петербурге, изучала медицину. Там они познакомились, а потом поженились. Когда началась первая мировая война, отца, как прапорщика, взяли в царскую армию. Служил он недалеко, часто бывал дома. В годы Октябрьской революции родился Ежи. Мать с младенцем вернулась в Варшаву. В течение пяти лет они жили на Маршалковской, 3. А тем временем весь полк вместе с прапорщиком Юзефом Фашиньским перешел на сторону революции, и для красного командира дорога в Польшу была закрыта. В 1923 году мать и Ежи переехали в Ленинград… Но, с точки зрения местожительства в детстве, Ежи имел право называть себя варшавянином. Теперь он — танкист. С пятнадцати лет юноша стал работать слесарем в автотанковых мастерских, а потом воевал на тяжелом танке, защищая Ленинград. Командовал танковой ротой под Курском.

— Двенадцать, — напомнил сержант Чичин.

— Без четырех, — поправил Фашиньский.

Со стороны леса стал нарастать гул моторов. Из-за деревьев вышли два первых танка. Замаскированные ветками, они казались движущимися кустами.

Капитан снял пилотку и помахал ею. Как большие прирученные слоны, танки пошли к переправе, перемалывая песок гусеницами. В нескольких метрах от помоста танки по сигналу капитана остановились.

— Экипажи — из машин! Механикам оставаться на месте.

Танкисты выскочили. Капитан узнал командира первого танка хорунжего Бронека Лежуха. Еще в Сельцах они жили с ним в одной землянке.

Ежи помнил, как Бронек по своей методе обучал его родной речи. В свободное время они пели одну и ту же песню: «Камень на камне, на камне камень, а на этом камне еще один камень».

Заместитель командира полка, дирижируя руками, повел два первых танка на паром.

От Тарнува, из-за сожженных домов, показался взвод солдат с автоматами. Командовал ими старший сержант Эмиль Гайда. Стуча сапогами по бревнам, запыхавшиеся, вспотевшие солдаты быстро грузились на паром.

Сержант покрикивал, размещая их. При этом он так виртуозно ругался, что все лишь добродушно улыбались. Солдаты знали, что командир так их подбадривает. Над воротничком его отглаженного мундира ровно на два миллиметра выступал рубчик белого подворотничка, над левым карманом на груди блестел старательно начищенный крест Виртути Милитари.

— Готово.

Сержант Сорока толкнул колесо маховика. Двигатель заворчал, затарахтел, задымил голубоватыми выхлопными газами. Сброшен причальный канат, натянулся буксирный трос, паром медленно отшвартовался и вышел на реку, сверкающую на солнце, широкую и спокойную. Фашиньский посмотрел на часы, чтобы заметить, сколько времени продолжается один рейс.

— Плывет Висла, плывет по польской земле, — чистым звонким тенором запел Лежух, поддерживая славу запевалы полкового коллектива, и дальше уже начал импровизировать: — Просвистела пуля — наверняка мимо меня. Просвистела пуля — наверняка мимо меня…

Пули не свистели. Кто-то из автоматчиков певуче, с вильнюсским акцентом проговорил:

— Как на воскресной прогулке по Неману…