Стук Стрелки за Стеклом

Вновь тишина. Матери дома не было, работа, смена, приходит ночью. Поэтому дома царила тишина… но нет, это было молчание, как у Андреева, это был ужас, что бьет по ушам вновь и вновь, стрелка жестоких часов. Они летели, дорогие, фамильные часы, летели, устремляясь в белую голую стену, по которой виднелись пошарпанные от бедности, от старости обои, что изредка сдирались рукой юноши. Они летели, разбиваясь, осыпая полы, разбивался циферблат. Часы и стрелка… нашли себе конец. И нет больше звуков, лишь тишина, лишь полное отстранение, обнимая подушку, утопаешь ты в себе. Готов лить слезы, но не можешь, ведь израненное тело перестало рваться в бой.

Наконец грянуло утро, разбудив жестоким звонком, разбудившим от глубокого и несчастного сна, что мозг тебе вспомнить и не дал, но хранит в тебе страх по прежнему, хранит, ведь хочет лучшего для тебя.

– Да? – промолвил Джейк, почувствовав успокоение, свободу, будто ни в чем не бывало.

– Мы заедем через час, собирайся. Едем с ночевой, возьми алкашки, сколько есть, деньги, всё, что можешь в общем.

Джейк вспомнил, что живой, что день вернулся, но не было уж так плохо, как было вчера. Плохое ощущение, ощущение конца счастливых, хоть было вовсе всё наоборот, грёз. – Хорошо… – ответил юноша, поднимаясь из толще одеяла и мягкой кровати.

Мать оставила завтрак на плите, оставила еду в холодильнике и денег на карманные расходы. Было чем наесться, было проще, чем вчера. Засыпать голодным ведь так просто…

– Руки по-прежнему разбивает дрожь… – молвил он, не в силах начать есть. Но даже так, касался еды зубами, роняя большинство обратно в тарелку. Засыпал он мимолетом, но лучезарные лучи яркого солнца, освещали мгновение. Стало проще, но не надолго, дале снова холод, даже вновь уныние.

– Зачем жив?… – молвил он, смотря в зеркала. Он искал ответ, вспоминая цель – найти себе смысл, уехать в Германию иль на Родину, да хоть куда, не суть важна, главное сбежать от этих стен, сбежать от этих чистых, красивых стен, что были на кухне, в спальне матери, но не в его комнатушке, ведь всё избил он своими руками, всё разрушил. И гложет его что-то. Что? Неясно. Явно боль, но почему? Но по чему?…

Вдруг бросились глаза на старый черный бомбер, что не надевал он уж год, ходил в пальто кремовом. Он подошел к нему, стряхивая пыль, вспоминая прошлое, мимо пропуская негатив, вспоминал только лучшее, обману поддавался, что любил это время. Он нашел в нём сотку, улыбнулся, вспоминая, как розу не купил, ведь обязан был дарить мимозу с острым окончаньем. Но на деле, он бы только розу и доверил, укрыв ядовитый ликорис из своей души. Потерялся он на миг, очнулся лишь в реальности, где так тихо и бестрепетно взирает на купюру, улыбается, как улыбается ребенок бараков прямиком из Монако.

На теле оказался он, стянув немного тело, полностью выставляя напоказ стройное тело, улыбка, озарившая отражение, шаг навстречу судьбе, ведь именно её он надеялся сыскать средь вечеринки, на которую приглашен был. Цепь, что лежала во внутреннем кармане, окатила его шею, изредка стучала звеньями, создавая этот прелестный звук. Этот сумасшедший звук, что издается от собак, что так упорно пытаются выбраться из оков, но лишь остаются в них, лишь продолжают ждать мимолетной свободы, ну а на свободе будут сродни бабочке, умирающей чрез день полетов, а может как прелестная цикада, несколько часов, пару дней, не имеет значения…

– Стать таким же, как все! Главное вновь стать таким же, как и все! Другое – неважно, стать собой, стать частью мира, дальше жизнь покажется проще… – думал Джейк, выходя из дома, устремляясь в ожидающую машину.

Назовет тот их мимолетом друзьями, хоть так и не считая, но надо было обмануть самого себя, руки пожать, мило улыбнуться, приятно устроиться на заднем, утопая в ткани, словно на электрическом стуле, кануть в безмерной счастье мгновение, пока не заполыхали волосы, словно людишки в аду. Хорошо, что они не чувствуют боли, хорошо, что теперь и он не будет чувствовать боли. Но это ложь, ведь это индивидуальность, ведь это особенность, что надо скрывать, ведь от боли задыхаться будут, ведь от боли ты станешь вновь живым, хоть даже будешь тлеть в аду, как сигарета, как яд, вытекающие смолой, ты должен тлеть, не жаловаться, а гореть – на протяжении всей жизни, а ежели не горишь, то и тлеть ты будешь веками.

Тут долбит музыка для бесов, тут идет по головам мысли о жестокости, о животной жестокости, призывая львов растерзать своих же детей, ведь они главнее, ведь они альфа. Музыка разрывала их сердца, их мозги, заливая кровью, отрывался тромб, от боли мог упасти лишь мефедрон, пока за стеклом мельком наблюдает железный дрон, тщеславно наблюдая как подыхает поколение.

– Будешь? – спросит псевдодруг, сидящий по правую руку, но ответа не следовало, соли оставались в руках.