Стукачи

Стучат колеса. В окна вагона врывается упругий ветер. За окном нескончаемые леса и горы, озера и реки.

Свобода… Она смеется солнечным диском, лицами людей, их голосами и смехом, машет ветками деревьев, поет паровозным гудком. Она будто крылья подарила, открыла глаза на жизнь заново. Она радовала, заставляла трепетать сердце от ожидания встречи. Какою будет она? Ведь Димка никого не предупредил, что он едет — возвращается домой. И вдруг ему вспомнился Кешка.

— Этот оклемается, выживет. Таким ничего не делается…

Он не знал, что Кешка умер еще тогда, когда Шилов был в больничке. Он не уснул. Он навсегда ушел из жизни. Тихо. Никого не потревожив, не испугав. Как умирают прощеные — без упреков и сожалений. Верно, он нашел ответ на свой вопрос, а больше вряд ли что нужно было ему от этой жизни, в какой никто его не жалел и он никого не пощадил. Он устал от жизни. И перестал в ней видеть, ждать радость для себя. За одно был ей благодарен, что смерть не запоздала к нему…

Димка представлял себе усталую, заждавшуюся Ольгу. Соскучилась баба о нем. Об этом в каждом письме говорила. Теперь они снова будут вместе и все заботы по дому и хозяйству возьмет он на себя. А как же иначе?

Шилов представляет, как начнет чинить крышу дома, сарай, забор. Как дружно, всей семьей поднимут огород.

«А на кого надеяться? Колхоз дом починил. Изнутри.

Зато про крышу забыли. Она и потекла. Весь чердак сырой. А нынче — посевная. Не до ремонта. Каждая пара рук на счету. Вот и придется самим раскошеливаться», — злится Шилов.

Ему так жаль расходовать деньги, заработанные в зоне тяжким трудом. Но ничего, видно, не поделать…

Димка смотрел в окно. Остались считанные минуты пути. Устали бока от лежания. Но у каждой дороги есть свой конец.

Надоел вагонный шум, жидкий чай, черствый хлеб.

Ничего, дома обожрусь, наверстаю на все годы. Высплюсь, отмоюсь. И никто во всем свете не узнает, как я раньше времени выскочил на волю. Никто не допрет, что отплатил за свое. Был в стукачах… Теперь докажи, попробуй», — ухмыляется Шилов.

Поезд медленно подходит к перрону. Вот и закончен путь. Далеко позади осталась зона. Немногие из нее выйдут на волю. Не всех дождутся дома родные. Повезет тем, кто сумел приспособиться. Кто любил жизнь больше всего на свете. Свою, единственную. И ради нее забыл обо всем…

«Сахалин забудется скоро. В документах все чисто. По болезни освобожден. Ни одна тварь не подкопается. И денег подзаработал. На все остальное — плевать», — уверенно шагнул на перрон Димка и с чемоданом в руках свернул на знакомую дорогу в село.

Весна на Орловщине была в полном разгаре. И Димка, сняв телогрейку, вдыхал ее тепло и запах. Он только теперь заметил, как красивы весной березы в молодой листве, как сверкает на солнце река, как пахнет трава и земля.

И вдруг так захотелось присесть у обочины. Отдохнуть, перевести дух на несколько минут.

Шилов сел на землю. Теплую, согретую солнцем, будто теплом рук человеческих.

— Вот и вернулся я к тебе, родимая! Долгой разлука была. Аж сердце заледенело вдали. Сто раз отдыхал от горя и холода. Как только выжил? Но все ж воротился к тебе. Не оттолкни меня. Не погребуй. Очисти душу и сердце, чтоб нынче, как сызнова начать, без горя и страха. Я для тебя — свой, — гладил землю человек соскучившимися руками.

Бездонная синь неба разливалась над головой, щедро грело солнце, кувыркался, звенел в небе жаворонок. А мужик сидел на земле и плакал. Тихо, неслышно.

Земли своей не стыдятся. Она, как мать, не осудит, не укорит, все поймет и простит.

Сколько смеха слышала она? Сколько видела слез? Никому о том не сказала, никого не высмеяла, не выдала. Расцветала молча по весне цветами-смешинками. Желтела и сохла от слез по осени. От горя человечьего стыла Но никого не оттолкнула, не обделила.

Димка, стыдясь самого себя, вытирает слезы почерневшими, шершавыми ладонями. Что это с ним? В зоне не плакал. Столько перенес и пережил без единой жалобы. А тут вдруг, как старуха, мокроту пустил. Видно, сердце оттаяло.

Тихо вокруг. Ни души, ни голоса. Никто не увидит, не выдаст минутной слабости человека. А Димка, словно завороженный, не может оторвать взгляд от полей. Как он соскучился по ним, как их ему не хватало…

Треплет ветер поредевшие волосы. Видно, стужа северная, сахалинская, на всем оставила свою отметину. Вон как седина проступила. Она от морозов, застрявших в душе. Их уже не согреть, не растопить теплом весны.

Не все под силу ей.

Шилов, перекурив, тяжело встал. И, ухватив чемодан, пошел по дороге не оглядываясь. Спешил… Вот и деревня. Улицы пусты. Да оно и понятно. Весна. Все в поле.

Димка прошел знакомой улицей, мимо стайки любопытных ребятишек, оглядевших его с ног до головы. А там — на завалинке — старуха вздремнула на солнце. Так и не увидела Димку. И Шилов уверенно прошел в знакомый двор.

Как часто он видел его во сне. Порою не верилось, что привиделась ему своя Масловка. Потому и сегодня болело сердце. А вдруг снова небыль?