Ступени

Зина между тем кинулась к "бобрику" и вцепилась ему в запястье зубами. "Бобрик" охнул и отпустил руку Юрия Дмитриевича. Юрий Дмитриевич прыгнул через забор, поймал на лету свои очки, оттолкнув грудью какого-то дружинника-энтузиаста, и побежал в переулок. Зина бежала рядом. За спиной у них залились милицейские свистки. Юрий Дмитриевич увлек Зину в узкий проход между домами. Спотыкаясь о битый кирпич, перепрыгивая через не высохшие в сырой тени под сырой стеной, попахивающие лужи, Юрий Дмитриевич и Зина достигли ржавой пожарной лестницы и полезли. Зина впереди, Юрий Дмитриевич несколько поотстав, глядя на удаляющуюся землю, чтоб не смотреть вверх на стройные ноги Зины. Чердак был пыльным и большим, пахло здесь кошачьим пометом и обожженной глиной. Юрий Дмитриевич заметил, что к каблуку его прилипла, очевидно, на свалке между домами, лента "мухомора", усеянная мертвыми мухами. Он хотел отлепить, но в это время послышался с улицы шум. Юрий Дмитриевич и Зина приблизились к слуховому окну и увидели, как мимо промчался милицейский мотоцикл, а за ним санитарная машина.

- Поехали, - сказал Юрий Дмитриевич и злобно засмеялся.

Потом он отлепил ленту "мухомора" и уселся на деревянные стропила. Зина села рядом и уткнулась лицом в его грудь. Было жарко, и они слышали, как от жары потрескивает над головой жесть.

- Я женюсь на тебе, - сказал Юрий Дмитриевич. - Мы уедем в Закарпатье... В здравотделе мне обещали должность главврача больницы. Впрочем, нет, я еще не поднимал вопроса... Но я обязательно подниму, и мне не откажут...

В углу, за печными трубами, виднелась куча какой-то ветоши. Юрий Дмитриевич поднял Зину, совсем не чувствуя ее веса, понес и положил на ветошь. Он начал расстегивать пиджак, но пуговицы были тугими, не лезли в петли, он отрывал их и складывал в карман. Вдруг он потерял Зину в чердачном полумраке и, чтоб обнаружить, стал на колени. Зина рванулась к нему снизу, обвила руками шею, он упал, и лицо его оказалось не на Зинином лице, а на лоснящейся от сажи ветоши, которую он чувствовал губами и в которую он тяжело дышал. Зина напряглась всем телом, вскрикнула и после сразу обмякла. И он тоже обмяк, поднял с ветоши свою голову, перенес ее на Зинино лицо, припал к ее губам. Потом они долго сидели с Зиной обнявшись.

- Это пройдет, - говорил Юрий Дмитриевич, гладя ее шею и волосы, - всё хорошо... Ты мне расскажи, как жила... Ты мне про себя расскажи...

- Мать моя померла, когда мне восемь лет было, - сказала Зина. - Мы в другом городе жили... Такая длинная улица, а на углу банк... Начала она помирать, тетка и бабка крик подняли... Я испугалась, говорю: мама, скажи им, пусть они не кричат, мне страшно... Я к ней обращалась, точно она теперь хозяйкой всего была и всем распоряжалась... Она услышала, рукой махнула: не кричите, мол... А потом я не выдержала, убежала... Побежала к самому концу улицы, где банк, крики сюда едва долетают... Народ идет вокруг, внимания не обращает, мало ли чего где кричат. А я стою и одна знаю, почему кричат вдали... - Она выпрямилась, очевидно, увлеченная какой-то новой мыслью, внезапно пробудившейся, и Юрий Дмитриевич заметил, как в темноте блеснули ее глаза.

- Скажи, - спросила она. - Когда Христу пробивали ладони, многие, наверное, слышали крики, но не знали, почему кричат.