Ступени совершенства

В комнате, где он работал, было светло и тихо. От бледно-желтых стен с лаконичными рисунками прибрежных зарослей веяло прохладой и покоем. Лучи вечернего солнца, проникая через высокие окна, ложились светлыми квадратами на противоположную стену. Роспись на ней от этого странным образом оживала: освещенные верхушки папирусов, словно пронизанные солнцем, казалось, еле заметно покачивались под мягкими порывами речного ветерка. Затененная нижняя половина зарослей была тяжелой и плотной. Там чудились притаившиеся твари.

В центре комнаты стояло высокое кресло черного дерева, а перед ним на подставке — незаконченная восковая голова царицы Нефрэт, обернутая тонкой полотняной тканью.

Тутмос, обладавший, кроме необыкновенного таланта, огромной зрительной памятью, над изображением Нефрэт работал против обыкновения медленно. Но даже его, привыкшего к каменной неподвижности позирующих, удивляло поразительное терпение царицы. Она садилась в свое черное кресло и застывала, уйдя в себя. Широко раскрытыми глазами царица, казалось, пристально всматривалась сквозь каменную стену в что-то, доступное только ей.

Чтобы не мешать скульптору, она оставляла всех своих многочисленных прислужниц и приходила только в сопровождении молчаливой старой рабыни. Эта высохшая, как мумия, старуха обычно садилась у порога и начинала дремать, убаюканная тишиной и прохладой, царившими в этой комнате.

Очень долго Нефрэт не проявляла интереса к работе скульптора, ограничиваясь мимолетным равнодушным взглядом. Тутмос был для нее всего лишь исполнителем царственной прихоти, одним из той безликой толпы, которая во славу ее грозного супруга возводила дворцы, наполняла житницы и устилала своими и чужими телами поля сражений.

Перемена пришла незаметно.

Тутмос, неистово отдававшийся своей работе, упустил тот миг, когда царица начинала со скрытым удивлением наблюдать за скульптором.

Трепетное восхищение, с каким Тутмос встречал ее появление, не трогало Нефрэт — оно сопровождало ее всюду и давно ей наскучило. Но разительное изменение, происходившее со скульптором, едва он приступал к работе, не могло не остаться незамеченным царицей. Каждое его движение приобретало стремительную уверенность, а на застывшей маске его лица оставались живыми одни глаза. Но их жизнь была выразительней и красноречивей целого человеческого существа вместе с речью, жестами и движениями. Она видела в глазах молодого скульптора то затаенную радость, то тихое отчаяние, то бушующую ярость, изливавшуюся лучами черного огня, то задумчивую нежность. Казалось, этому человеку доступны радости, неведомые никому, и горе, глубже которого в мире невозможно.

Тревожное чувство нисходило на Нефрэт в те мгновения, когда скульптор с отрешенной сосредоточенностью всматривался в ее лицо.

Сегодня, наблюдая за строгим лицом Тутмоса, она вдруг вспомнила слышанный недавно разговор жрецов меннеферского храма Птаха. На обратном пути из Уасета они посетили главный храм Aтона.

Царица сидела на краю бассейна, прижавшись к пушистому боку ручной антилопы. Невысокий каменный забор и густой кустарник скрывали говоривших, но голоса их слышались очень ясно.

— Мне кажется, что Пареннефер[33] не сумел должным образом показать величие фараона, — да живет он вечно! — воздвигнувшего этот храм, посвященный Атону-Ра, — говорил один из жрецов, обладатель рокочущего баса.

— Зодчим следовало бы помнить, что в создаваемых ими творениях заложено их бессмертие, — негромко произнес второй жрец. — Разве забудется имя мудрейшего Имхотепа[34], пока будет стоять на земле пирамида Джосера? А гениальный Хемиун[35], построивший великую пирамиду фараона Хуфу?!

— Это отлично понимала царица Хатшепсут[36], сделав зодчего Сененмута даже больше, чем верховным сановником. Правда, она еще и любила его...

— Сененмут был достоин любви царицы, — задумчиво сказал обладатель тихого голоса. — Зодчие и скульпторы — люди особые. В них заложена мудрость бога Птаха, их творениям суждено бессмертие.

Бессмертие... Исчезали целые народы, забывались имена их грозных владык, пески пустынь засыпали цветущие сады и поля, но, переживая все, высились величественные изваяния и огромные пирамиды, прославляя имена своих создателей. Нефрэт с ужасом представила нескончаемую вереницу столетий, начало и конец которой тонули во мраке времен.

Неужели и это изображение, родившееся на ее глазах под руками этого странного человека, похожего непосредственностью своих переживаний на взрослого ребенка, сможет спорить с беспощадной силой времени?

Тревожное чувство Нефрэт усилилось с началом работы над второй скульптурой. Тутмос подолгу задумывался, мучаясь какими-то сомнениями, и, найдя решение, осторожно продолжал работу. Каждое его прикосновение к изображению приобретаю пугающую нежность.

Подобно путнику, понявшему, что он выбрал неверный путь, но успокаивая себя, продолжающему идти вперед, Тутмос решил завершить начатое.