Ступени жизни

Я вновь в родных краях.
Как будто бы совсем на днях
Мальчишкой я играл на дне оврага.
Где тень черемухи, речной песок и влага.

Овраг все тот же.

Его боков такая ж крутизна,
Ковра из одуванчиков такая ж желтизна,
И поросль по бокам такая же густая,
А надо мной все та же высота
Лазорево-пустая.

Все то же. Один лишь я не тот…

Тряхнул черемуху, и стая лепестков
Метелью белою, кружась, легла у ног.

Вот точно так же жизнь:

Летит так день за днем,
Неуловимым чередом,
И в голове одна лишь мысль,
Одно лишь я б хотел —
Чтоб каждый мой денек,
Чтоб жизни каждый лепесток
Не зря летел.

А когда оглядываешься теперь назад, на прожитую жизнь, — сколько этих деньков-лепестков пущено по ветру, попусту, сколько не продумано, сколько недоделано, сколько растрачено сил, совершено глупостей и ошибок. До обидного много. А ветер времени рвет и рвет оставшиеся лепестки и уносит в недоступную и непроглядную даль вечности. Только сто́ят они теперь дороже, много дороже, и я все делаю, чтобы улетали они не зря. А потому, и стараешься смотреть шире и видеть глубже, сквозь шелуху жизни и поверхность явлений.

…Нет, море не шумит.
Нет, нет!
Оно о чем-то говорит.

Это — первое впечатление от первой встречи с морем в дни моей молодости.

…В нем слышен говор. Но какой?
Его услышишь лишь душой.
С душой живое море — не шумит,
Нет! — море говорит.

Это не совсем стихи — я знаю. Это скорее стихия, стихийные, как протуберанцы, и потому неожиданные для самого себя всплески поэтического чувствования, опусы полувековой давности, о которых я сам в конце концов забыл и которые только теперь всплыли в памяти на волне заключительного самоанализа. И только законы и требования этого самоанализа заставляют меня вчитаться в эти опусы и, отойдя на расстояние, как это делают любители при рассматривании музейных картин «через кулак», всмотреться и вдуматься в них, словно во что-то стороннее, и проникнуть своим внутренним зрением в окружающие меня явления жизни.

Я речь чужую рад подслушать —
Ведь в ней горят живые души,
Их радости, горя́ и беды,
И часто в час приятельской беседы
Вы вдруг узнаете такое
Красивое, могучее, живое,
Что в следующий час
Уж скроется от вас
В житейском ворохе забот.

Это — еще из одного моего стихотворного опуса тех же ранних лет, как по стилю видно, времен Демьяна Бедного. А когда я, в порыве откровенности, прочитал некоторые из этих опусов одному своему приятелю, он спросил:

— А вы их печатали?

— Нет.

— Почему? В них есть углубленность. Это не декламация… Кстати, скажите, а вы «о ней» писали? Я ведь тоже баловался в молодости, но я писал только «о ней». А вы?

— Нет. С «ней» у меня получилось как-то сразу и без стихов, с первого для нас обоих поцелуя. И на всю жизнь, вплоть до золотой свадьбы и дальше, теперь уже, как видно, до последних дней.

— Ну это и понятно — вы человек мыслительный.

Эти слова как-то повернули меня к самому себе.

Нет, я не переоцениваю себя, не обеляю и не очерняю, я знаю себе цену, не очень большую и не совсем маленькую. Да не сочтут это люди за нескромность, это не позволяют мои годы, прожитая жизнь длиною в три четверти века и моя совесть. Я просто хочу разобраться во всем искренне и честно, в том числе и в самом себе.