Ступени жизни

В этом и заключается внутренняя духовная жизнь народа. Сила этой духовной жизни не в том, чтобы повторять заученные, пусть даже правильные формулы. Сила духовной жизни заключается в том, чтобы человек сам, внутренним усилием своего ума, чувства и воли постигал, осмысливал и определял свое отношение к жизни. И сам вносил в него какие-то свои крупицы, потому что человек только тогда выявляет и проявляет себя как человек, как свободное и деятельное начало.

«У народа тысяча глаз», — говорит казахская пословица. И он, этот мудрый и вечно живой народ, главный субъект истории, смотрит во все эти тысячи глаз и вокруг себя, и внутрь себя и все видит. И думает. И мыслит.

И то, что он усилиями таящихся в нем — по Ленину — «положительных противоположностей» ищет и находит в себе силы и возможности противостоять испепеляющему влиянию живущих в нем же самом всякой грязи, и подлости, и прочих «отрицательных противоположностей», противопоставляя им нечто «свое», «нутряное», «духовное», — это и является условием и залогом его жизни и его роста.

И пусть горит в нем, не угасая, по выражению Маркса, эта священная «лампа мысли»!

Течет время, сбрасывая из живого потока жизни в каменеющие закрома истории один год за другим, и так же год за годом, своими грузными и грозными шагами, непреклонно и неостановимо, жизнь идет дальше, из прошлого в будущее. Многое пройдено нами за это время, и еще больше, видимо, придется пройти, прежде чем завершатся наши возвышенные, завещанные историей планы, усилия и поиски — совершенного человека в совершенном обществе.

Завершатся ли?

Иные, разуверившись в том-то и том-то, отвечают на это сомнением, другие вовсе не думают, а просто живут, как живется, абы жить, а третьи ищут и стараются, негодуют, страдают и ошибаются, но все-таки ищут и надеются. И то, что такие водятся и, несмотря ни на что, множатся, вселяет надежду и уверенность: дорогу осилит идущий.

Я думаю обо всем этом, оглядываясь назад, на все пережитое и перечувствованное, и перед глазами, по закону стариковской памяти, встает давно уже не существующая Пятница-Городня, овраг, переполненный, цветами и запахами, «его боков такая ж крутизна, ковра из одуванчиков такая ж желтизна», и белая метель черемухового цвета, и опрокинутая над всем этим в своей первозданной девственной чистоте бездонная голубая чаша, которая тогда еще не была космосом, а называлась просто небом. Я стою, вдыхаю смолистый запах корявых, раскидистых сосен, смотрю на стеною стоящий за оврагом лес и по старой памяти спрашиваю: «Кто была первая дева?» И лес по старой дружбе отвечает: «Е-ева!» Я явственно слышу его раскатистый, словно живой голос, хотя и понимаю, что все это мне только кажется.

…Все было, все прошло, осталась память.

И сосны.

1974—1979 гг.