Стужа

Полина прибежала, когда уже хорошо стемнело, он поцеловал ее, и она его тоже. Но что-то в ее виде или поведении сразу его насторожило. Показалось, она в чем-то изменилась, вроде как бы отстранилась от него прежнего, что ли? Он усадил ее на единственный тут стульчик возле сундука с самоваром, на который она не обратила никакого внимания, рассеянно выпила чашку чая с вареньем на блюдце. «Ну как ты жил? Без меня?» — подняла на него какой-то измученный взгляд. И он не знал, как ответить ей и как держать себя. Ее какой-то сухой, даже отчужденный тон удерживал его на определенном расстоянии, и он сказал только: «Да так... Ездили...» — «В Кандыбичах были?» — «Заезжали, да». — «О чем шла беседа? О постановлении ЦК и СНК говорили?» — «Нет, про постановление не говорили». — «А о чем говорили?» — выспрашивала Полина совсем чужим, будто даже начальственным тоном, в самом начале вынудившим его насторожиться. «Да так, про какого-то Жилуновича». — «Что? Про Жилуновича? Что напрасно не арестовали?..» — «Нет, что неправильно из партии исключили». — «Ах, вот что...»

Полина поднялась со стульчика, взяла с подоконника свою сумочку. «Вот тебе бумага, вот карандаш. Садись и напиши все. Я жду». — «Зачем?» — не понял он. «Затем, — ответила она без улыбки. — Ну, я жду». Он недоуменно поглядывал на белый листок бумаги из тетради в клетку и не понимал, что делать. «Так это, я завтра напишу», — сказал он и натужно улыбнулся. Но она снова с нажимом сказала: «Нет, ты напишешь сейчас. Я жду», — и уставилась на него холодными сузившимися глазами, в которых не было и намека на особенность их отношений. «Ну, начинай!» — «Я не могу». — «Ах, не можешь? Тогда я сама напишу. Давай карандаш».

Он отдал ей карандаш и бумагу, и Полина сразу начала писать на сундуке возле самовара. Она больше не задала ему ни одного вопроса, даже не взглянула в его сторону, написала страницу и подвинула ее Егору: «Подпиши!» Уже плохо соображая, что происходит, Егор начал читать ее мелкий, не очень разборчивый почерк. «Настоящим свидетельствую, что во время поездок председателя РИК Зарубы по району указанный гр-н Заруба М. Ф. систематически и регулярно имел встречи с гр-ном Пстыга А. А., во время которых велись откровенные разговоры с осуждением политики органов, партии и правительства и восхвалением некоторых вредителей и нацдемов, например, писателя Жилуновича».

Егор оторвался от текста, в его глазах потемнело. «Полина, зачем же так? Какие разговоры?» — «Что, не было разговоров?» — «Ну так, говорили, но...» — «Но ты не слышал? Тогда тебя самого арестовать следует. За то, что не слышал. Ибо должен был слышать. Если ты тоже не скрытый контрреволюционер. Подписывай!»

Егор колебался. Он читал дальше, думал, может, где в конце найдет какое-то объяснение, какое-нибудь для себя оправдание. Но в бумаге был только один смысл: председатель РИКа вел контрреволюционные разговоры с бывшим белогвардейцем Пстыга, что и подтверждает возчик РИКа Азевич Егор. Егор прочитал все и растерянно смотрел то на бумагу, то на такое знакомое личико Полины. Но теперь это личико было совсем не таким, каким он привык его видеть, куда только исчезла милая улыбчивость и с ней девичья привлекательность. Что-то твердое и недоброе появилось в том милом личике. «Ну что еще тебя смущает?» — нетерпеливо спрашивала Полина. — «Да все, нехорошо так». — «Нехорошо? Зато по-большевистски. Ты это понимаешь или нет?»

Нет, этого Егор понять не мог. Он не мог взять в толк, зачем все это нужно ему, да и Полине тоже. Однако, выждав, Полина сменила свой требовательно-суровый тон на почти ласковый. «Егорка, ну! Ну сделай это для меня! Ну что тебе стоит? — заглянула она ему в глаза и даже мягко коснулась ладонью его волос. — Ну для нашей любви. Мы же ведь так обнимались... Помнишь? Подпиши тут, и все». — «А Зарубе что будет?» — «Да ничего ему не будет, чудак ты! Ну, может, дадут выговор. За потерю бдительности».

Плохо понимая, что делает, Егор помедлил немного и вывел по самому краешку: «Азевич Е.».

Полина молча положила бумагу в сумочку, бросила ему: «До свиданья», и ушла. Он остался стоять в полном смятении, совершенно сбитый с толку, едва начиная понимать, что произошло. Лишь спустя какое-то время понял, что произошло скверное. Сам, может, и уберегся, но Заруба... Наверно, он погубил Зарубу.

5

Может, он шел и недолго, но после того, как упал и поднялся, темп его ходьбы очень замедлился. Он уже едва брел, сдерживая все чаще пробиравшую его дрожь. Что-то в его всегда выносливом теле явно разладилось.