Стужа

Чтобы не мешать матери и дочери накрывать на стол, Егор прошел в боковую, наверно, Анелину комнату с аккуратно застеленной кроватью, столиком у окна. Здесь также было полно цветов, делавших комнату несколько темноватой. Анеля усадила Егора возле столика с книгами, одна из которых выделялась непомерной толщиной, и Егор осторожно вытащил ее из-под груды других. Это была не книга, а старый семейный альбом для фотографий. Оставшись один, Егор начал рассматривать незнакомые лица мужчин, молодых и старых, с бородами и форсистыми усиками, в мундирах с рядами блестящих пуговиц, дам в длинных роскошных юбках, старательно причесанных девушек и подростков, густо разместившихся на старых фотографиях. Были тут и офицеры с шашками, в погонах, и даже один, наверно, важный священнослужитель с большим крестом на широкой груди. Интересно было их рассматривать, хотя Егор и понимал, что все они наверняка являлись врагами пролетариата, не достойными его уважения. Он еще не долистал альбом, как в комнату забежала Анеля в коротеньком передничке, повязанном на тонкой талии. «Неужто интересно? — удивилась она. — Да не надо это смотреть!» — и потянулась отнять альбом. «Нет, почему — интересно. Столько фотографий!» — «Вся родня тут, еще с прошлого столетия. Все питерские». — «И ты тут есть?» — поинтересовался Егор. «Ой, я соплячка еще, вот, в самом конце, снималась еще в школе». Она перевернула несколько жестких листов альбома и указала на две бледные фотографии, наверно, десятилетней девочки, напряженно застывшей перед аппаратом. «А это кто?» — кивнул он на фотографию человека в форменной тужурке, с галстуком и в очках; что-то в нем показалось Егору знакомым. «Да это же наш папочка, — сказала Анеля. — В молодости. Еще когда в гимназии преподавал». — «А он что, учитель?» — «Преподаватель математики. А сейчас бухгалтер». — «Так, так, — проговорил Егор, ощутив, что позади у этих людей какая-то жизненная драма. — А этот поп?» — указал Егор на священника. «Это мой дядюшка, архиерей. Он умер уже... Я была его любимой племянницей», — вздохнула Анеля. Егор повглядывался в священника и ничего не сказал.

Немного погодя пришел с работы и хозяин, полный, трудно дышавший человек в очках. Жена и дочь, целуя его, поздравляли с юбилеем, потом Анеля познакомила его с Егором. Отец тепло пожал его руку: «Бухгалтер Свидерский». Он переоделся за шкафом — скинул поношенную толстовку и надел белую сорочку в полоску, галстук, жилет и черный, потертый, но еще весьма приличный пиджак. На столе с огромным букетом пионов посередине уже белели четыре тарелки, возле них ножи-вилки — каждому по паре. Егор присмотрелся: уж не серебро ли? Может, и не серебро, но красивые, ничего не скажешь. Хозяйка поставила перед каждым по небольшой рюмке, наверняка для выпивки, и Егор почувствовал неловкость от этой изысканности, которая была для него непривычна. Сев за стол, он какое-то время не решался дотронуться до этих изящных вещей, не знал, что взять в какую руку, и смешался от собственной неловкости. В голову откуда-то явилось и зазвучало нелепое слово «обывательство, обывательство...». Тем не менее все-таки приятным было это «обывательство»...

Угощение, однако, оказалось довольно скромным: тушеная капуста и драники в сметане. Они с хозяином выпили по рюмке какой-то сладкой наливки, жена и дочь лишь пригубили, пожелав Свидерскому здоровья и успехов в работе. Тот только вздохнул: «Думал ли когда, что таким будет мое пятидесятилетие...» Егор после выпивки не закусывал, все-таки он чувствовал себя очень скованно в этой небольшой, судя по всему, дружной семье. Но скованность медленно проходила, таяла в праздничной атмосфере взаимного уважения и доброты, немалая часть которых перепадала и гостю. В конце обеда Свидерский действительно рассказал о встрече с режиссером фильма «Катька-Бумажный Ранет», с которым он когда-то сыграл в карты и даже обыграл его на небольшую сумму, и режиссер обещал вернуть проигрыш, чего, однако, не успел сделать по причине вынужденного и поспешного отъезда Свидерских из Ленинграда.

Остаток того дня Егор с Анелей гуляли над речкой, и Анеля тихонько рассказывала ему об их жизни в Питере, где отец когда-то преподавал в гимназии. До революции, конечно. Отец происходил из простой семьи, его брат даже был видным революционером, социал-демократом, сидел в тюрьмах, а потом эмигрировал в Германию. А вот с матерью было сложнее — мама была из дворянского рода. Все эти офицеры и дамы в альбоме — родственники по матери, из-за них семью гимназического учителя Свидерского и выслали из Ленинграда. Три года они прожили в Полоцке, но вынуждены были уехать и оттуда. Так вот и очутились в местечке, и дальше ехать было некуда. Наверно, тут уж отцу с матерью и суждено доживать. А с ними и ей, Анеле, которая их очень любит и никогда не оставит.