Стыд

Только этого мне не хватало, подумал он. Пропавшая девка, нефть и деньги Ломакина, история со стариком, а теперь еще и непомерный казанлыкский выкуп. Хорошо же ты спрятался, Вова, сбежав сюда от всех на свете, как тебе представлялось, забот и проблем столь удачно и вовремя. Присовокупим к перечисленному розыскной ооновский запрос — и получится великолепная картина, живи и радуйся, а ведь лет тебе уже не двадцать и не тридцать, чтобы соваться в разные авантюры, а близко-близко к пенсии, которую, правда, недавно опять отодвинули, так что едва ли успеешь осчастливиться, особенно с твоим восхитительным умением соваться. Но хорошо, что нельзя к старику — предложил, не подумав, расчувствовался, вот и вышла бы совершенно дурацкая сцена: бух на колени и «Дай миллион!». А ест-то быстро и старательно, но какая же сволочь Махит, мог бы и сам сказать, он же наверняка во всем этом завязан, и по уши, так нет же — подставляет Славку. Но если я договорюсь с Земновым, тогда Махит в ответ может переговорить с Гарибовым, баш на баш и получится. Махиту «лимон» отстегнуть — только плюнуть, прямо в холле вот сейчас ему и предложу, чего тянуть резину. А Земнову расскажу про людей в амбаре — это подействует, не может не подействовать. А может быть, Сорокин уже взял Махита потихонечку, вдруг у майора в холле целый взвод, бандюки и сдались, кому охота зазря помирать, и тогда ультиматум Гарибову: не отпустишь людей, не уберешься восвояси — кончим твоего Махита, да только нужен ли Гарибову Махит, и стоит ли он миллиона, и какой здесь у майора интерес?… Как все перепутано, однако… Господи, было же время, когда не было ни денег, ни этой проклятой свободы, а были субботники и профсоюзные собрания, и водка по талонам, и карьерист-начальник с партбилетом, и очередные решения — в жизнь, мебель из досок, со стройки уворованных, машину не купить ни в жисть, даешь сибирский миллиард, одна программа в телевизоре, а стало две — какое счастье, вой радиоглушилок, сношающий тебя за Оруэлла в слепой копии куратор кэгэбэ, седьмое обязательное ноября с холодным ветром и холодной водкой в подворотне, покуда колонна стоит, в кино рабочие бесстрашно отвергают премию, в другом кино красиво утопает молодой десантник, и вся страна в слезах, самогон из слипшихся «подушечек», восторг перемены «хрущевки» на «брежневку», в магазине на сыре написано «сыр», потому что других сортов нет, путевка в Варну как прорыв на Запад, на партсобрании по заявлению жены публично раздевают мужа и ту, с которой он, бодрая скука газет и вообще скука смертная, если вспомнить отчетливо. Однако ж ничего такого, что нынче рухнуло на Лузгина, в то время невозможно было и представить. И приведи судьба возможность поменяться, он бы сейчас — как там, на фронте, говорят — махнул не глядя, тем более что он на фронте был, а вот майор Сорокин не был, и это хорошо, а то открыл бы здесь стрельбу, как сумасшедший Валька, и не было бы ничего, даже этих жалких мыслей поменяться, снова проснуться в своей двухкомнатной «панельке», надеть модные польские джинсы, в автобусе битком поехать на работу, увидеть всех, стрельнуть троячок у бухгалтерши, после съемок завалиться с пузырем на преферанс к Шпилю и обыграть его по полкопейки, сбегать на угол к таксистам за добавкой, прийти домой под утро и долго объясняться, дыша в сторону, словно это обманет жену, — нет, ее не обманешь, учует, как не обманешь и себя, все это лишь тоска по невозвратному, и как тут вывернуться, думай лучше и не красуйся перед Славкой, не гордись, что завязал — сорвалось с языка, хвастун не удержался, ведь согласись Славка Дякин на водку, ты бы с ним тоже намахнул, и неизвестно, чем бы это кончилось в итоге… Да напились бы и послали всех!

Когда Лузгин позвал официанта и на западный манер изобразил в воздухе невидимым пером росчерк на счете, тот сделал шаг назад, прижал руки к груди и мелко затряс головой.

— Уф, — выдохнул Дякин, — щас спою.

— Зря ты водки не выпил.

— Да не надо.

— Сейчас мы подойдем к Махиту…

— А он уехал, — сказал Дякин, — там только эти, с хаты. Ты сам-то как, Володя? Извини, я даже не спросил. Так, внешне…

— Хули внешне, — сказал Лузгин. — Ты лучше мне объясни: какого черта ты в деревне остался, если дом сгорел? Раньше за него держался, а теперь какой смысл? Забрал бы стариков и дернул, и не сидел бы, как дурак, в амбаре.

— Да как-то так, — ответил Дякин, и Лузгин понял, что Славка попросту не хочет ничего объяснять ему — теперешнему, в дорогом костюме, с разгладившейся мордой (без пьянки пополнел), сидящему средь бела дня в шикарном ресторане, при должности и деньгах, водящему дружбу с сильными града сего, живущему при тесте-миллионщике… Но и Лузгин, в свой черед, не хотел объяснять Славке Дякину, что все это только обманная видимость, на самом деле он никто и звать его никак.

Возле машины «этих, с хаты» Дякин снова полез обниматься, улыбался по-клоунски, хмыкал, мычал, топтался и все-таки спросил:

— Но ты попробуешь, Володя?

— Я попробую.