Sub specie aeternitatis

В последние годы можно указать на целый ряд фактов религиозной жизни нашего общества. Такова нашумевшая речь орловского предводителя дворянства Стаховича в защиту свободы совести9*, такова проповедническая и публицистическая деятельность священника Г. Петрова10*, по существу мало интересная, но характерная тем, что она исходит от представителя духовенства, от которого мы ничего не привыкли слышать кроме догматической мертвечины и холопства перед русским правительством. Очень характерно также пробуждение интересов к запросам религиозного сознания у ряда представителей передовой нашей публицистики, вышедших из марксизма, столь, казалось бы, чуждого всяких религиозных интересов, хотя и религиозного по существу. Но здесь мы предполагаем специально остановиться на очень характерном в этом отношении явлении, недостаточно известном русскому обществу и не получившем еще своей надлежащей оценки, мы имеем в виду петербургские «религиозно-философские собрания», протоколы которых печатались в журнале «Новый путь»11*.

В этих «религиозно-философских собраниях» мы видим небывалое еще в русской жизни явление. Представители литературы и представители духовенства сходятся для свободной дискуссии о религиозных вопросах, русские литераторы сидят рядом с епископом Сергием, архимандритом Антонином, протопресвитером Янышевым и т. п. и спорят о свободе совести, об отлучении JI. Толстого от церкви12*, об отношении христианства к плоти, об отношении между интеллигенцией и церковью. Правда, большая часть этих литераторов не популярна, это гг. Мережковский, Розанов, Минский и др., но говорят они подчас речи, которых не приходилось еще выслушивать ни одному архиерею. Мы знаем, что у нас обыкновенно или прикладывались к ручке высокого духовного лица и холопствовали перед ним так, как он холопствовал перед русским правительством, или не считали возможным пребывать с ним в одной комнате; мы не привыкли даже думать, что представители нашего духовенства способны к членораздельной речи, выражающей собою какие-нибудь мысли, и для нас дика была мысль, что с ними можно спорить о животрепещущих вопросах и высказывать перед ними свободно свои мысли. И вдруг свобода совести и свобода слова временно утверждаются в маленьком уголке Петербурга, называемом «религиозно-философскими собраниями», русскому духовенству приходится выслушивать очень горькие истины от русской интеллигенции и такой интеллигенции, которая не видела до сих пор своей нравственной обязанности в открытом провозглашении подобных горьких истин. Да эти собрания несомненно имеют политическое значение, как симптом глубокого политического брожения, проникающего в такие уголки, которые казались совершенно безнадежными в этом отношении. В России такие явления возможны только в эпоху небывалой еще «смуты», когда смута становится делом общенациональным — и «Освобождение» должно освещать и эти уголки, которые тоже займут свое место в освободительном потоке. Мы отнюдь не склонны раздувать значение этих петербургских «собраний» и прекрасно видим политическую малосознательность почти всех его участников. Мы берем это явление как симптом и хотим определить объективный его смысл. А объективный смысл большой, и он вот в чем.

Всякое религиозное искание, искреннее религиозное обновление и созидание, всякое духовное алкание и духовное творчество неизбежно упирается в одну точку, в которой связываются и развязываются все узлы русской жизни — в русское самодержавие и по объективной логике требует устранения самодержавия, хотя бы это и не было определенно сознанно. На почве самодержавия и бесправия невозможна не только политическая деятельность, не только экономическая деятельность, но и вообще никакое созидание, никакая самая, казалось бы, невинная в политическом отношении культурная работа, невозможно духовное творчество в религии, в науке, в литературе, в просвещении народа. Всякая культурная творческая работа, наиболее далекая от политики, требует свободы совести, свободы слова, свободы печати, свободы союзов, требует самостоятельной деятельности личности, свободного творчества человеческого духа и потому предполагает гарантию прав личности. В самодержавном полицейском государстве духовная культура есть контрабанда, своим существованием она только доказывает, что есть фактический предел полицейскому гнету даже самого сильного и самого реакционного правительства, что духа нельзя угасить окончательно, что он все-таки восстанет и заявит о своих правах.