Суббота

Он наклоняется к ее ногам, ощупывает их. Дрожь, кажется, исходит откуда-то из-под коленей — сухие, тугие спазмы, как будто кости ворочаются в суставах.

— Это шок, — говорит он и начинает растирать ей ноги.

— Боже мой, боже мой, — повторяет Розалинд.

Проходит несколько минут. Он сжимает ее в объятиях, баюкает, говорит, что любит ее, и дрожь постепенно отступает.

Успокоившись наконец, она продолжает своим обычным, ровным голосом:

— Да, я страшно зла. Хочу, чтобы его наказали, и ничего не могу с собой поделать. Ненавижу его, хочу, чтобы он умер. Ты ведь спросил, что я чувствую, а не что думаю. Кошмарный, мерзкий человек: только вспомнить, что он сделал с Иоанном, и как унизил Дейзи, и как держал меня под ножом, и как тебя этим ножом загнал наверх. Я думала, что больше не увижу тебя живым…

Голос ее прерывается. Он молча ждет, сжимая ее руку в своей, поглаживая пальцем ее ладонь. Наконец она продолжает, уже гораздо спокойнее:

— Когда я спросила тебя тогда, у двери, не хочешь ли ты отомстить, — на самом деле это была моя собственная мысль. Мне казалось, я на твоем месте непременно бы сделала что-то подобное. Я боялась, что и ты думаешь так же. Что ты попадешь в беду.

Он столько хочет ей рассказать, столько с ней обсудить… но сейчас не время. Он не услышит от нее то, что ему нужно услышать. Лучше поговорить об этом завтра, до прихода полиции, когда она немного придет в себя.

Кончиками пальцев она нащупывает его губы и целует.

— Как операция?

— Все нормально. В общем-то, рутина. Он потерял много крови, мы его заштопали. Родни хорош, но, пожалуй, один бы не справился.

— Значит, этот человек, Бакстер, выживет и предстанет перед судом.

Генри невнятно мычит в знак согласия. Сейчас говорить об этом не стоит. Он представляет себе момент, когда поднимет эту тему: воскресное утро, сияние ясного зимнего дня, кофе в больших белых чашках, газеты, которые все ругают — и все равно читают… и в этот миг он наклонится к ней, коснется ее руки. Она обернется — и в лице ее он прочтет всегдашний ум, понимание и готовность простить… Он открывает глаза во тьме и понимает, что на несколько секунд провалился в сон.

— …Напился в стельку, — говорит Розалинд. — Придирался, скандалил, дулся — ну, все как обычно. Трудно с ним было, особенно после всего этого. Но ребята такие молодцы! Посадили его в такси и позвонили в отель, чтобы там к нему вызвали врача и осмотрели его нос.

Генри кажется, что он куда-то движется сквозь ночь. Однажды они с Розалинд ехали ночным поездом из Марселя в Париж: вдвоем на верхней полке, тесно прижавшись друг к другу, глядя, как за окном ночь сменяется рассветом. Сейчас сам разговор — такое же путешествие.

Полусонный, в уютной постели, Генри испытывает к тестю только симпатию.

— А все же он молодчина! — говорит он. — Бесстрашный старик. И ведь это он подсказал Дейзи, что делать.

— Да, он храбрый, — соглашается Розалинд. — А ты, Генри? Как ты держался! С самого начала я видела, что ты что-то задумал! А как ты смотрел через комнату на Тео!

Он сжимает ее руку и подносит пальцы к губам.

— Никто из нас не испытал того, что выпало тебе. Ты держалась фантастически.

— Меня поддерживала Дейзи. В ней столько внутренней силы…

— А Тео? Помнишь, как он бежал по лестнице?

На несколько минут события вечера преображаются в красочное приключение, поединок воль и внутренних ресурсов, стресс, открывающий новые грани характеров. В таких словах и с таким настроением они обычно обсуждали семейные походы в горы в Шотландии: вечно случалось что-нибудь непредвиденное, но подобные приключения увлекали и радовали. Вот и теперь, внезапно воодушевившись, они принимаются осыпать друг друга похвалами; и, поскольку хвалить друг друга им непривычно, быстро переходят к восхвалению детей. За два десятка лет Генри и Розалинд не раз вот так втихомолку обсуждали сына и дочь. И сейчас во мраке и безобразном ужасе происшедшего сверкают перед ними яркие пятна отваги — как Тео схватил его за куртку, как Дейзи смотрела ему прямо в лицо. Что за чудесные у них дети, какое счастье быть их родителями! Но такой разговор не может длиться долго: скоро собственные слова начинают казаться им пустыми и неестественными и разговор смолкает. Невозможно закрывать глаза на темную фигуру, стоящую в центре их испытания, — жестокую, порочную, требующую нелепого противостояния фигуру Бакстера. И о беременности Дейзи они не говорят ни слова: к этому они еще не готовы.

Помолчав, Генри произносит:

— Все дело в его болезни. Ему недолго осталось, его сознание выходит из-под контроля с каждым днем — вот он и попытался сравнять счет. Кто знает, какой ад творился у него внутри.