Суббота

И он подробно рассказывает ей о происшествии на Юниверсити-стрит, упоминая обо всем, что ему кажется важным: о полисмене, который пропустил его, махнув рукой, о демонстрации на Гауэр-стрит, с похоронным боем барабанов, о собственной инстинктивной агрессии и радости от предвкушения схватки. Он говорит, а она слушает, касаясь ладонью его щеки. Можно было бы включить свет, но им уютнее так. Детское, бесполое перешептывание в темноте. Дейзи и Тео, приглашая к себе с ночевкой школьных друзей, так же, бывало, шептались с ними наверху часов до трех, мужественно борясь со сном. Когда Генри было десять лет, его тетя попала в больницу, и двоюродной сестре, годом младше его, пришлось месяц прожить у них. Поскольку свободных кроватей в доме не было, а единственная двуспальная стояла у него в комнате, мать поместила ее туда. Днем Генри и его кузина старательно друг друга не замечали (Мона была пухлая, в очках с толстыми стеклами, на руке у нее недоставало пальца, да и вообще, она была девчонка!) — но в первую же ночь бесплотный шепот с другого конца кровати развернул перед Генри потрясающую драму школьной экскурсии на шоколадную фабрику: сыплющиеся из желоба конфеты, автоматы, работающие со страшной, невидимой глазу быстротой, — нет, больно не было, совсем, но струя крови хлынула прямо на пиджак учительницы, и две девочки упали в обморок, а мастер потом ползал под станком на коленях, разыскивая недостающую «деталь». Горько стыдясь собственной обыденности, Генри поведал в ответ, как однажды обжег руку кипятком; но Мона приняла эту историю благосклонно, и до рассвета они, заключенные темнотой в собственный маленький мирок, делились друг с другом всеми ужасами, какие только мог подсказать им небогатый жизненный опыт, сдобренный богатой фантазией. И на следующую ночь, и во все последующие ночи они находили все новые темы для разговоров.

Когда он заканчивает рассказ о столкновении, Розалинд говорит:

— Разумеется, никакого злоупотребления авторитетом с твоей стороны не было. Ведь они могли тебя убить!

Генри не это хотел услышать, он подводил ее к другому выводу. И сейчас он хочет продолжить, но она прерывает его и начинает собственную историю. Такова природа этих ночных путешествий — в них нет последовательности, нет логики.

— Пока я ждала тебя и пыталась заснуть, все старалась сообразить, сколько же времени он держал меня под ножом. Совсем не помню. Времени как будто не было. Не в том смысле, что это было недолго, — время исчезло, его не было совсем, ни минут, ни часов. Просто…

При этом воспоминании она снова начинает дрожать, теперь слабее. Он сжимает ее руку.

— Может быть, подумала я, это оттого, что я ничего не чувствовала, кроме чистого, бесконечного ужаса, поэтому мне казалось, что время остановилось? Но потом поняла: это не так. Я чувствовала и кое-что другое.

Долгое молчание. Он не видит в темноте ее лица и потому не знает, стоит ли ее подбадривать.

— Что же? — наконец спрашивает он.

— Тебя, — медленно, почти мечтательно отвечает она. — Ты был рядом. Всего один раз в жизни я ощущала такой же ужас и беспомощность — перед операцией, когда боялась ослепнуть. И ты стоял рядом. Такой серьезный, такой внимательный. В белом халате, который был тебе мал. Я всегда говорила, что тогда-то тебя и полюбила. Наверное, так оно и есть. Хотя порой мне кажется, что я это выдумала, а влюбилась уже позднее. А сегодня — новый кошмар, и ты опять со мной, смотришь на меня, стараешься поддержать взглядом. Рядом. Через столько лет. Вот за что я держалась. За тебя.

В темноте она нащупывает его губы и целует — на этот раз не детским поцелуем.

— Но спасла тебя Дейзи. Она все перевернула этим стихотворением. Арнольда… как там его?

— Мэтью Арнольда.

Ему вспоминается тело Дейзи, его белизна, выпуклость, где покоится во тьме его внук — крохотный, но уже живой, с сердцем, с нервной системой, с булавочной головкой мозга. Вот что происходит с человеком из-за беспечности.

Догадавшись, о чем он думает, Розалинд говорит:

— Я поговорила с ней еще раз. Она любит Джулио, она рада, что забеременела, и хочет ребенка. Генри, мы должны быть на ее стороне.

— Конечно, — отвечает он. — Мы на ее стороне.